Сибирские огни, 1928, № 4

§ 6. ПОТЕРЯ ПРИЦЕЛЬНЫХ ТОЧЕК. Собственно, никакой передовой линии не было. Были в трех-пяти верстах от дерев- ни сторожевые роты. Их было три, первого батальона, сменившего перед рассветом третий. День был серый, без солнца. Гривин ехал верхом, с двумя ординарцами. Сердце ныло, не было жутко, но было не по себе, неспокойно. Главная застава, на которой нахо- дился и командир батальона, усатый, толстый, с голосом, как у женщины,—была в трех верстах от деревни. Красноармейцы уже смастерили снежную землянку и весело балагу- рили в ней. Неподалеку, на холме, чернелись два пулемета. Комбат доложил: — Пока все епокойно, товарищ командир... Разведкой замечено движение про- тивника к деревне... Думаю, готовится. Опять жара будет... Красноармейцы, увидев Гривина, притихли. Гривину показалось, что они считали бы за лучшее не видеть его, как бы говорили: — Теперь можно и не приезжать... Сейчас—тихо... Он поздоровался, они повскакали на ноги, ответили разнобоем, простецки и бодро: — Здравствуйте, товарищ командир! — Славные хоромы сделали!—сказал Гривин, чувствуя, с одной стороны, что говорить нужно, и будучи убежден, с другой, что разговор этот будет фальшивым и вряд ли продержится долго.—Малость отдохнули от вчерашнего? — Как-будто,—отозвался кто-то не то равнодушно, не то неохотно. —• Патронов достаточно? — Беляки снабдили!—ответил другой голос, более выразительный. Что еще сказать? Гривин так и не мог придумать. Пошел к пулеметам, посмотрел в бинокль, спросил комбата о связи—хорошо ли работает?—сел на коня и поехал к железнодорожной линии на боковую заставу. Мучительный день! Все молчит, и все—как огромная насмешка, нельзя поднять глаз, нельзя и опустить—ведь даже снега хрустят укором. За что? Как это все случилось? Почему бывает так: тело теряет одну из точек опоры, ищет ее, балансирует, ловит равновесие, балансирует без конца, не падает, но ежеминут- но готово к падению, почему бывает так? Да, укором хрустят снега и мелькают в памяти обрывки прошлого, словно оторван- ные крылья бабочек. Гимназия, университет, школа прапорщиков... Отец, мать, сестра, первые увлече- ния. Гривин—прапорщик. Он и все с ним вместе ликует. Потом—полк... Грязные, во- нючие казармы и дымное, шумное, пьяное офицерское собрание. Карты и женщины! Мундиры, мундиры и мундиры. Пусть и Гривин—мундир, но это было отнюдь не плохо, не скучно... Ведь, как жилось и какой упоительной была жизнь! Кружилась голова, и звенела музыка: защитник родины! Женщины отдавались, как в награду, как избранно- му, легко и радостно. За них ехал на фронт, чтобы умереть... Ах, Нина, Нина! Богиня афинских ночей!.. Впрочем, на фронте умирать не захотелось. Но, право, было легче, чем сейчас. Был свой круг, были и там женщины. И любовь их под ударами вражеского клинка была еще чудесней... Легкое ранение. Незабвенные лазареты, прекраснейшие и прекраснодушнейшие сестрички... Потом—штаб дивизии—золотое время! II вдруг—революция! И через головы тайных надежд—«не надолго», «это вре- менное недоразумение», «это невозможно, чтобы варвары»...—явиться в комиссариат! И вот—новый фронт. Гривин—комбат. Он внешне спокоен, хладнокровен, он рас- судителен, дисциплинирован. «Верую» Гривина: быть нейтрально честным, он—спец. Только. Точка. Помкомполка... комполка...