Сибирские огни, 1928, № 3

Огурец остался, и я тоже. Повели нас в милицию, шум, крик, обыск. Конечно, все волнуются, но тут пошла такая игра, что кто кого обыскивал—в суматохе было понять трудно и даже, я скажу, невозможно, потому что Мишка Огурец, конечно, вытащил у милиционера кисет с табаком. У меня были деньги—че- тыреста тысяч, по сто тысяч каждая бумажка. И вот мильтон подает деньги дежурному и говорит: «Товарищ дежурный, у этого сто тысяч, запишите». И, верно, тянет тому одну бумажку, а три словно растаяли и нет их. Меня тут взяло сомнение и я сказал: «Товарищ мильтон, зачем вы мои деньги в ру- кав спустили—потеряете, лучше в карман суньте, там триста тысяч». За эти грубые слова, конечно, он мне дернул волосы на висках, и я взревел от боли, потому что волосы у него остались на пальцах. Продержали нас двое суток, а после отправили в детский приют, но оттудова я в скорости ушел, потому что волынка одна там и вообще плохой переплет. Расскажу теперь, как я стал артистом. Мишка Огурец потащил меня в цирк. Это прямо замечательная вещь, и я после пошел к хозяину и сказал «возьмите меня к себе, хочу я быть артистом». Все тут стали смеяться, а один налил мне самогону полстакана и говорит: «пей за мое здоровье, потому что я дворянин и пропащий алкоголик». Я не испугался и говорю: «Вы что же самогону для первого знакомства жалеете, я могу и полней». Мне налили полный стакан, я вьгпил и закусил колбасой. Тогда жена хозяина, которая без порток плясала, говорит: «Да он нас обокрадет всех, гоните его прочь». И вот все стали обсуждать—обкраду я их или нет, и когда проголосовали, получились, что нет, и меня большинством двух голосов оставили. Так я с цирком ездил в Самарканд, Бухару, Чарджуй, Мерв, Асхабад и в другую сто- рону—на Пишпек, до самого города Верного, где, конечно, яблоки громадню- щие. Конечно, у меня был свой номер на афише, и я толе выступал, как людо- ед. Это кажется невероятным, но на самом деле так. Хозяин: выходил на пред- ставлениях и говорил: «А вот сейчас уфимский богатырь Иван Тараканов с'ест живого человека». После я выходил с приклееной бородой, в красной рубахе, а гармонист играл что-нибудь весе. ое. Хозяин кричал: «Кто хочет, чтобы его с ели—выходи сюда!» Конечно, желающих было мало, но дураки находились. Тогда хозяин об'яснял: «Заворачивай рукав, он с руки тебя жрать начнет». Конечно, запустишь ему зубы, как следует, он закричит, да назад. Публика смеется и вообще матерится. Только в городе Верном скандал вышел из-за моего номера. Председатель какой-то захотел, чтобы я его с'ел—прав- да, не русский, а киргиз. А как я его зачал кусать,—он милицию, и на меня составили протокол, что я покусал партейного человека. Хозяина под арест, и цирк наш, конечно, прекратили за надувательство трудящихся масс, а у меня отобрали членский билет профсоюза Рабис, и пришлось мне ехать до Пишнека на одиннадцатом номере, то-есть пехтурой. После этого я терпел разные невзгоды и дошел до кирпичиков, где уви- дел впервые тов. Маринича. Когда он описал в газете наши кирпичики, я сам сказал себе: «Нет, врешь, это не так, многое не описано!». И я написал пер- вое сочинение, которое принес в редакцию. С этого дня я решил сделаться рабкором и бороться за справедливость. Составил рабкор « Ядовитое Жало». IV. На редакционный коллектив прислали одно место в дом отдыха на Кавказе. Местком вывесил об'явление с просьбой к желающим воспользовать- ся им записаться у секретаря тов. Заднепровской. За место надо было упла- тить только половинную сумму—55 рублей. Об'явление провисело неделю и