Сибирские огни, 1928, № 3

— Где вы сделали татуировку? Хороши змеи, они лучше банальных дра- конов... Та-ак... Я доволен. Я умею ценить искусство. Ну, отвечайте. Я молчал. Рой пошел в глубь юрты, снял халат и остался в белой рубахе, перекрещенной радужными подтяжками. Ворот рубашки был растегнут, и я увидел на сухой груди большую голубую ящерицу. Хвост голубой ящерицы был изображен неверно—он окружил крутым завитком коричневый левый сосок. Полковник, наклонив голову, свесил усы на грудь, рассматривая татуировку. Потом он спросил отрывисто и капризно: — Как вам это нравится? — Маниак—подумал я и быстро сказал:—Меня удивляет, что... — Что?—грустно произнес Рой и взглянул на меня.—Вы хотите ска- зать, что это вам нравится? Очень плохая работа. Офицер задумался, теребя усы. Потом он провел меня на середину юрты и усадил на кошму. Только сейчас он заметил, что я ранен. Брезгливо раз- глядывая мою слипшуюся от крови рубаху, он тихо сказал: — Вас перевяжут... — Знаете, что,—сказал я спотыкающимся голосом,—нечего ломать комедии. Делайте со мной то, что хотели сделать. Рой взглянул на меня и улыбнулся. — Бросьте. Я сам боюсь смерти, но я твердо заучил слова, которые каждый хочет сказать при расстреле. И папиросу я буду курить.—Он снова улыбнулся.—Все это нужно для других. В душе у вас, сознайтесь, сейчас кош- ки. Вот вы даже чести мне не отдали, а я бы обязательно отдал. Для исто- рии-с,—хрипло рассмеялся Рой. — Издевается,—подумал я и украдкой взглянул на его лицо. Но оно было задумчиво и спокойно, дым облаками висел на рыжих усах. — И вы, наверное, как говорится, не дрогнете. Но нужно запомнить— он загнул тонкий белый палец,—во-первых, мы—враги. Во-вторых,—поднял- ся другой палец, украшенный перстнем,—мы не привыкли миндальничать друг с другом. В третьих, четвертых и пятых,—офицер поднял всю согнутую пя- терню,—вы мне просто нужны и только поэтому я вас оставляю в живых. Наконец,—это опять-таки для истории—я могу пощадить вас из каприза, восхищен храбростью и прочее, кстати мне доносили, что вы хорошо отби- вались. — Сумасшедший,—опять подумал я. Рой встал и крикнул солдата-киргиза, торчавшего у дверей: — Тулюбек, взять его в отдельную юрту. Вы, я вижу, не расположены к разговорам. Да смотри, не подпускать к нему Бардадыма. Полковник криво улыбнулся и прошептал: — Бардадым меня самого когда-нибудь убьет.—Лицо Роя исказилось.— Но мне старик в Сары-Чие предсказал смерть от тарантула... Глупо? Да, я суеверен. ...Я провел в штабе Роя трое суток. Полковник являлся ко мне вечерами и заводил долгие разговоры. — Я всех своих головорезов татуировать буду. Видел я ваш дневничок, прочел. Художник Чигирисов, вы не зря учились вы нарисуете великолепную ящерицу, она будет знаком моего отряда. Он сидел у меня подолгу, поджав по-киргизски ноги в гусарских сапо- гах. Орлиное перо на шапке колыхалось, как пучок ковыля, свирепые усы на бледном лице временами походили на перья огня. Рой был искренне огорчен, что я не разговариваю с ним.