Сибирские огни, 1928, № 3

Прохор подает ему коробочку, наполненную слепнями, и прихлопывает у себя на колене еще двух слепней. — Чорт, сколько их. У Фаркова пара удочек. Один за другим беспрерывно шлепаются в лод- ку серебряные караси.—Жирнующие,—радуется Фарков и чрез пять минут заявляет:—Ну, теперича довольно. Прохор привык к щедрым дарам Угрюм-реки и не удивляется. Он гля- дит на часы—время обедать. Присматривает удобное место и командует: — Фарков, к берегу! — Подале бы, Прохор Петрович,—слабо возражает тот,—деревня скоро. Прохюр чувствует, что дал маху: конечно, в деревне остановиться на отдых лучше: яйца, молоко, ватрушки, но раз сказал—сказал. — Ты слышал? Фарков ослушаться не смеет. Уха очень жирная, каша крутая, с маслом, сухарей изобилие и чай пьют до седьмого пота. Ибрагим среди обеда расстегивает на штанах все пу- говки, сбрасывает подтяжки и самодовольно рыгает. — Что, Ибрагим, наелся? — Нэт. Глаза его горят, как у волка, потом затуманиваются, круглая ложка проворно шмыгает из котла да в рот, наконец, он еще громче рыгает и, опья- нев от еды, ползет на карачках куда-нибудь в тень всхрапнуть. Прохору и Фаркову спать не хочется. Фарков лежит на спине и расска- зывает о Даниловской сопке, что миновали вчерашний день. В ней есть пе- щера, где в недавние времена жил огненный змей. Днем его нету, но лишь на- ступает вечерний час, словно полымем осияет небо—мчится змей. Много крещеных он украл, все больше молодых баб да девок. Жил с ними, до смерти замучивал. О одна, сказывают, родила от него девку-шаманку, ту самую, что Антипа уморила. — Неужто? — Да уж я не стану врать. А вот на этом самом месте, где мы лежим с тобой, мужик бабе нос отгрыз. Сначала за косы трепал, а тут отгрыз и вы- плюнул... Не нарушай венца... Вдруг вода заплескалась где-то близко и—гортанный крик: — Тяни, тяни-и-и! . Хлюпают весла по воде, шуршит под ногами галька. Прохор пристально посмотрел в ту сторону: молочно-голубая сказочная мгла скрывала все. Но вот еще немного, и высунулось из дымного тумана почти рядом с Прохором какое-то мглистое чудовище, оно, как неясный призрак, медленно скользило по воде. — Ну, черти! Тяни, тяни! Большой шитик. Его тянут на лямках против течения пятеро, шестой маячит у руля, седьмой на носу с багром, он отталкивает судно от встречных камней и карч. — Ну, черти, ну!.. Так твою в тартынку! Ну! Пятеро заходят выше пояса в воду и, напрягая остатки сил, буровят грузный шитик. — Давай, давай, давай!—залпом несется гнусавый окрик и крепкая оскорбительная брань. — Это купчишка тутошний, торгаш, из армян. Уголовный он,—сказал Фарков.—Уж я его покличу. По шее бы ему накласть. Самый мазурик.