Сибирские огни, 1928, № 3

— Да ты не ори, молодчик!—голос Анфисы; серьезен, но грудь тряс- лась Ют сдерживаемого смеха.—Будешь фордыбачить, вышвырну. С чувством большой досады и ревнивой горечи Илья проговорил: — Вы мне большой убыток причинили. Новый жакетный костюм... На что он теперь похож? А? Анфиса МЬлчала. — И вот, на основании вашего легкого поведения, я битых три часа в грибах сидел. Анфиса ударила себя по бедрам, раскатилась неудержимым хохотом. На глазах Ильи мгновенно выступили слезы, он бросился к ней с сжатыми ку- лаками, но она сгребла его в'.охапку и, все еще продолжая хохотать, звонко поцеловала в потный лоб. Илья забыл про все на свете. — Анфисочка!.. Цветочек!.. — Стой, стой, стой!—она усадила его к столу.—Давай кутить. Петр Данилыч жил по-русски, попросту: стол у него незатейливый, крестьянский: любил простоквашу, баранину, жирные с наваром щи. Одевал- ся без форсу, просто; в запойное время пил до потери сознания исключитель- но водку. Человек без широкого размаха, он решительно не знал, куда ему тратить в этой глуши деньги. Пожертвовал в церковь, выстроил дом Анфисе, завел себе и ей обстановку, ковры, часы, узорчатые самовары. А дальше что? Эх, закатиться бы в Москву! Но крылья у него куриные, да и лета не те. Все-таки за три-четыре месяца он успел проспиртоваться основатель- но: нос стал красный, лицо опухло, во сне пальцы на руках плясали, всего по- дергивало. А когда увидал двух мелких чертенят, сидевших, как два зайца, на шкафу, твердо решил в уме: — Надо сделать перерыв. Два дня отпивался квасом, ел капусту и на третий уехал верст за пять- десят в тайгу. Даже с Анфисой не простился. IX. ПАРАДОКСЫ ЖИЗНИ. ТРУД И КАПИТАЛ. ЗВОНКАЯ ПОЩЕЧИНА И КРЕП- КИЙ СОН. Средина лета. Путники загорели, как арабы. У Прохора три раза слеза- ла с носу кожа. Плыть весело, и погода стояла на диво. Вставали с зарей. Пока Прохор купался, Ибрагим жарил шашлык. Фарков возился с ведерным чайником. Под- крепившись, бодрые, пускались в дорогу и уж в пути их встречал солнечный восход. , Вторую неделю весь воздух был насыщен дымом: где-то горела тайга. Солнце стояло большое, кровавое, как до-красна накаленный медный шар. Резкие тона и очертания в ландшафте сгладились, расстояние стало обманчи- вым, неверным: близкое сделалось далеким, далекое приблизилось вплотную. Воздух был неподвижен. Сквозь молочно-голубую дымку мутно голубело все кругом: лес, скалы, острова,—все тускло, призрачно. — Ибрагим, как все-таки хорошо... А? —• Вздыху нет. Глаза ест... Худо, Прошка! Ибрагим сидел теперь в гребях, Фарков на руле: река все еще мелка, а ходовая бороздка извилиста, лукава. Вот глубокое плесо. Фарков говорит: — Прохор Петрович, у вас есть нажива? Надо к обеду рыбы наловить.