Сибирские огни, 1928, № 3

и хозяин... О, хозяин сразу оторвет ему башку! Но Илья Сохатых весь про- никнулся мужеством. Завладеть Анфисиным сердцем во что бы то ни стало— вот цель его жизни. Итак, смело в бой, к победе! Подкрутив колечком усик;,, взбив кок в кудрях, Илья Сохатых напра- вился тайным сумеречным вечером к двору Анфисы. — Никто не видал?—спросила та, открывая дверь.—Ты стучи в ка- литку—раз-раз!—тогда буду знать, что ты... Понял? А хозяин где? Уехал? Домишко у Анфисы маленький, плохой, но рядом рубился иждивением Петра Данилыча новый дом—скоро новоселье. Анфиса накрывала стол, ставила самовар. Илья вытащил из кармана бу- тылку рябиновой и сверток саратовской сарпинки: — Дозвольте прикинуть. Кажись, к лицу... Анфиса стояла высокая, поджав алые губы, глаза ее полны холодной насмешки. Илья петушком плясал возле нее, и все норовил, примеряя отрез сарпинки, крепче прижаться к соблазнительной Анфисиной груди. — Кажись, к лицу-с... Та щелкнула его по блудливой руке, отстранила подарок: — Не надо. Не нуждаюсь. — Ах, Анфиса Петровна!.. Это даже огорчительно... Вас, наверное, по всем швам хозяин задарил. — А тебе какое дело? Да и тебя мне не надо. Ну, на что ты мне?.. А, Илюша? — Ну, как это можно. Женщина, можно сказать, во цвете лет... В по- этичном одиночестве. И все такое... За чаем Илья врал, рассказывал анекдоты про монахов, Анфиса хохо- тала, отмахивалась, затыкала уши. — Дурак ты какой... И за что тебя девки любят? А, Илюша? Рябой, курносый, чахоточный, чисто овечья смерть. — А вот вы когда меня полюбите?—спросил он. нервно кусая губы. — Никогда. — Не правда ваша... Могу сейчас доказать-с... Он подкрутил усы колечком, утер потное лицо надушенным шелковым платком, и глаза его из масляных стали умоляющими. — Анфиса Петровна, ангел! Ну, один только поцелуйчик... в щечку. Анфиса Петровна! Но та хохотала злобно. — Это мучительство. Как вы не понимаете? Я усиленно страдаю... — Дурак ты, вот и страдаешь,—лицо Анфисы вдруг стало холодным, ледяным, она слоно студеной водой плеснула на распалившееся мужское серд- це, и Илья, окутанный внезапным паром страсти, бросился к Анфисе и жадно схватил ее за талию. — Голубочка! Пшеничка!.. Пощадите мой нервоз... Вдруг в завешенное окошко кто-то постучал. — Сам,—в один голос прошептали оба. Со страху у приказчика даже веснушки побелели. Он заметался. — Полезай в подполье, да проворней. Убьет... Ну!.. Она прихлопнула за ним тяжелую западню в полу и поперхнулась ша- ловливым смехом. Стучали в калитку. Анфиса отперла. В белой фуражке, высоких сапогах, поддевке вошел Петр Данилыч. Он оправил густые усы и бороду и взасос поцеловал Анфису. — Больно! Ишь ты, медведь... куснул как... — Страсть сладка, чертовка... — А что это накурено? Гости были? А?