Сибирские огни, 1928, № 3

VIII. ИЛЬЯ СОХАТЫХ СТАВИТ СЕБЕ ЖИЗНЕННУЮ ЦЕЛЬ. ЗЛОДЕЙКА ЗАПАДНЯ. Петр Данилыч Громов развернулся во-всю. Катил сквозь жизнь на тройке вскачь. Тройка—на лешевых подковах и куда мчалась она—Петра Данилыча не интересовало. По кочкам, по сугробам, в пропасть—все равно, лишь бьг свистал в ушах веселый ветер, лишь бы хохотало и звенело в голове. В пристяжках—гулливые козлоногие бесенята из тайги, в кореннике— Анфиса. Впрочем, занимался Петр Данилыч и делами по хозяйству. Расширил торговлю, красного товару привез на десяти возах и посадил в лавку доверен- ным своего приказчика Илью Сохатых. Открыл в тайге смолокуренный завод и еще бросился в кой-какие предприятия. Но за всем этим досматривал он плохо, дело култыхалось через пень-колоду. Марья Кирилловна завела большое молочное хозяйства и так захлопо- талась, что 1 некогда было и замечать ей шашни своего мужа. Тот политику свою сначала вел довольно тонко: уедет ни охоту, а сам к Анфисе; соберется за артелью дровосеков досмотреть, а сам к Анфисе. Птицы, звери благодаренье небу шлют, дровосеки лодыря гоняют, доверенный, Илья Сохатый, шелковые полушалки, серебряные денежки нечаянно в карман сует. А хозяин из бутылки буль-буль-буль, да к своей Анфисе. Илья Сохатый, рыжий, кудреватый, лицо белое, в густых веснушках, отчего малый издали кажется румяным, на самом же деле он тощ и хвор, но до женского полу падок. По селу он перый франт: всегда в воротничках, в манжетах, в ярких галстуках, набалдашник тросточки тоже не из скромных, портсигар снаружи совсем приличный, а откроешь крышку—там чорт знает что, даже отец Ипат, увидавши, сплюнул. Имел еще Илья Сохатых дюжины две зазорных карточек: парни на вечерках хватались за животики, а девуш- ки поднимали благопристойный визг:—Ах, охальник! Тьфу, ты...—но глаза их горели шаловливо и льнули украдкой к запрещенному плоду. Илья Сохатых любил крепко надушиться дешевыми духами и от него за три верты несло укропом с чесноком. Перстни, запонки, булавки играли фальшивым стеклянным цветом, часы и цепь накладного золота сияли. Вся эта «цивилизация»—он любил ушибить головы парней и девушек мудреным словом—была им усвоена в уездном городе, откуда добыл его Петр Данилыч Громов, прельстив порядочным окладом и вольготной жизнью. Девки только им и бредили, а самые пригожие были на ножах друг с другом: каждой он клялся и божился, что любит лишь ее одну. Иным разом так далеко заходила девья пря, что саперницы, зарвавшись, при всем народе провирались про свои любовные услады:—со мной там-то, а со мной вот там-то,—а потом, придя в рассудок, горько плакали, кололи болтливые языки булавками, да уж не воротишь. Мужние жены—молодицы—также не уступали девкам и считали пре- великой честью провести с ним ворованную ночь где-нибудь у гремучего ручья под духмяным кустом расцветающей черемухи. Илья Сохатых принимал все ласки, как нечто должное и хотя отощал, словно мартоский гуляка-кот, но амурные успехи он относил исключительно к своей неотразимой, по его мнению, наружности. И в конце-крнцов так возгордился, что дерзнул облагодетельствовать своей пленительной любовью и Анфису. Он приступил к этому с сердечным трепетом и нервной дрожью, как боевой, видавший виды конь. Анфиса казалась ему неприступной, гордой. Да