Сибирские огни, 1928, № 3

в роде лоцмана—он поведет шитик до Ербохомохли, до последнего жилого места на Угрюм-реке. Фарков утер рукавом серого азяма вспотевший лоб. — Это не ручеек, а старица, протока. Вот ужо она версты через три широко выйдет. Прохор отметил в книжке. А на полях написал: «Тиня, Таня... Я тебя люблю», потом перевернул страницу и стал рисовать по воспоминанию ми- лое лицо, за лицом явилась шея, нагая грудь. Прохор сладко вздохнул, поко- сился на сидевшего в корме Ибрагима и iycro зачеркнул рисунок. — А вот тут Антипово плесо зачинается,—раздался крепкий лесной голос Константина. Он стал рассказывать плавно, мерно, он много знает за- бавных случаев, любопытных историй в этой дикой таежной стороне.—А с Антиповым плесом дело было так. Значит, стояло зимовье—вот ужо мимо плывем—в зимнее время туда ямщики завертывают греться да чайку попить. И жил там старик Антип, а невдалеке от зимовья была похоронена тунгуска, раскрасавица девка, шаманством занималась, волховством. Вот она вставала по ночам из своей могилы и пошаливала по тайге, очень всех пугала... Прохор весь душой и телом тут, на шитике, но вот внезапно очутился там, у Тани и вновь пережил недавнюю, гнетущую разлуку с ней. Надолго ли? Может, навсегда. — А морозище плящий был: плюнешь—слюна камнем падает. А он,— привечный ему спокой,—в одних портках да рубахе. Так навовсе и замерз. — Кто это?—очнулся Прохор, губы его дрожали, щекотало в горле. — Как кто?... Антип... Нешто не слышал сказ-то мой? Глаза Прохора все еще далекие, затуманенные, но все-таки он овладел собой: — Расскажи. Мне интересно. — Вот я и говорю,—начал Фарков недовольным голосом.—Она эта са- мая коддовка-то, шаманка-то, раз середь ночи к Антипу и об'явись возьми. Да как крикнет: «Ей, вставай, Антип!.. Я мертвая к тебе пришла, гулять при- шла, плясать пришла!..». А сама ударила ладонь в ладонь, подбоченилась— в красном во всем, в бисере—да как пошла трепака откалывать, только ви- хорь засвистал по зимовью. Тут наш Антип заорал с перепугу благим матом: «Сгинь, нечистая сила, сгинь!» да в одном бельишке, босый по морозу-то— дуй не стой! Дак, веришь ли, пятнадцать верст без передыху отмахал, а тут торнулея, значит, в сугроб носом и застыл... Белый весь лежит, белей снегу белого, и глаза белые, остеклели, как у судака... Вот, брат. — Удивительная вещь,—Прохор с любопытством поглядел на Фаркова и стал записывать. — Врешь складно,—крикнул Ибрагим.—По башке веслом тебя! Нэ ври' В середине шитика сделана крыша из брезента, натянутого на дугооб- разные упруги. Поэтому, чтоб лучше разглядеть сидевшего в корме Ибрагима, Фарков вытянул шею, бросил весло, сказал: — Как это вру? И Прохор тоже: — Ничего не врет.—Ему хотелось досадить Ибрагиму за вчерашнее, и в Фаркове он почувствовал своего союзника. Углы рта Ибрагима с подрубленными черными усами, с окладистой чер- ной бородой подтянулись к ушам. Ибрагим ядовито ухмыльнулся: — А ты видал, кто к Антыпу приходил?.. Может, баран приходил! И какой слово говорил, ты слыхал? Может, мертвый старик тебе толковал? Прохор было ощетинился, но вдруг захохотал: — А и верно, ведь.