Сибирские огни, 1928, № 3

Как овцы от кнута, парни молча прочь, пьяные ноги не знали, куда бежать, и взмокшие спины в страхе чувствовали по рукоять вонзавшийся меж ребер черкесский нож. Парни падали, хрипели, ползли умирать в кусты, стал- киваясь друг с другом лбами. Один бросился в реку, но и там мстящий кли- нок настиг его: парень завизжал, как поросенок, и забулькал в воде. А черкес меж тем стоял на месте, добродушно удивляясь трусости гу- ляк. Потом шагнул к растерявшемуся Прохору, ощупью сгреб его за шиворот, высоко приподнял, как ягненка, и встряхнул: — Будэшь дэвкам бегать?! Будэшь водку жрать?! Прохор шипел, плевался. — Геть!—крикнул Ибрагим и швырнул его на землю.—Марш домой!!. Прохор внезапно протрезвел и в миг проникся к Ибрагиму уважитель- ным страхом, себя же почувствовал маленьким, несчастным. Он всхлипнул, словно наказанный ребенок и, виновато с'ежившись, поплелся домой. За ним угрюмо, важно шагал черкес. Ему хотелось приласкать Про- хора, заглянуть в его глаза, сказать теплое, ободряющее слово: — Другой раз ребра ломать будэм! Щенка худой!..—визгливо крик- нул он. Прохор, пошатываясь, надбавил шаг. Парни всю ночь до зари буйным табуном ходили по деревне, останавли- вались возле дома Татьяны, вызывали черкеса на честный кулачный бой. Поутру Татьяна плакала горько, щеки ее горели от двух звонких пощечин, что влепил отец. Мать, пофыркивая, возилась у печки и растерян- но сморкалась в фартук. А черкес, засучив рукава, усердно скреб кинжалом вымазанные дегтем ворота, смывая с них девичий позор. Татьяна уткнулась лицом в подушку, плечи вздрагивали, катились слезы. И еще нужно Татьяне плакать много, много. Прохор Петрович! Про- щай. VII. КОЛДОВСКОЙ ШАМАНИЙ СКАЗ. ВДРУГ, ВНЕЗАПНО ВСКРИКНУВ, ОНИ КИНУЛИСЬ ПРОЧЬ. ПЕРВЫЕ ПОРОГИ. Погода стояла мрачная, накрапывал дождь, и на душе у Прохора мрачно. Деревня Подволочная, где жила Татьяна, далеко осталась позади. Ши- тик беззвучно скользил вперед, обгоняя дремотные речные струи. Поросшие лесом берега томили своим однообразием, и все кругом, под туманной сетью мелкого дождя, было серо и скучно. На обгорелой лесине, изгибая шею, надсадисто каркала ворона, точно костью подавилась:—кх-кар, кх-кар. Две сороки стрекотали у самой реки, на окатном камне, блестевшем от дождя. Угрюм-река наводила на Прохора тоску. Шитик тянуло вперед, а мысли юноши возвращались все к ней, к Татьяне, и никак он не мог направить их в деловое русло. — Будет, побаловался... надо и за работу,—говорил он сам себе, как искусившийся в жизни человек, деловито вынимал книжечку, зарисовывал повороты реки, всякий раз точно отмечая время. — Эй, Фарков! А как называется этот ручеек? Константин Фарков, чернобородый мужик лет пятидесяти, длиннору- кий, жилистый, скуластый сидел в лопашных веслах. Он нанялся повода рем—