Сибирские огни, 1928, № 3

— Мотька! Ты сдурел?..—крепко держали верзилу парни и шипели, будто гуси:—Вот подвыпьем ужо... Тогды... Без девок чтобы, без огласки...— И к Прохору:—Приятель, где ты? Прохор Петров! Он же ненароком, он так... Ну, давайте мировую. — Я же ненароком...—пошатываясь, прогудел верзила.—Я это так... В бане огонек, но скудный свет его не проникал на волю: единственное оконце заткнуто старыми хозяйскими штанами. Парней загнал в баню дождь с грозой. Сидели на полу, плечо в плечо, возле четвертной бутыли, тянули водку из банного ковша. Тесные стены и низкий потолок покрыты сажей, пахло гарью, мылом, потом, и все это сдабривалось какой-то кислой вонью, словно от пареной капусты. Пили мол- ча, торопливо, громко чавкали крутопосоленный с луком хлеб. Но молчание прервал верзила, о» налил в ковш вина. — С предбудущим отвалом тебя, Прохор Петров...—И не успел вы- плеснуть вино в широкий рот, как грянул неимоверной силы громовой удар: все подпрытули, хватаясь друг за друга, всем показалось, что баня провали- лась в тартар. — Вот так вдарило...—кто-то сказал. Беседа не клеилась: не о чем было говорить, всех связала одна мькль, и эта мысль черна, как стены бани. Впрочем, водка брала свое: молчанка сме- нилась шопотом, а там и загрозили: Но в эту минуту Прохор плохо слышал. Прохор был в своей мечте, сладостной, влекущей. Все бурливей становится река, шитик мчится быстро, Прохор в веслах. Таня на корме. Солнце, легкий ветер, паруса. А по берегам цветы, цветы. И не цветы, червонцы, золото. «Таня, золото!». — «Да, Прошенька, золото».—«Таня, мы будем жить с тобой в хру- стальном дворце».—«Да, Прошенька, да». А вот и вечер, ночь. Тихо мали- новка поет, тихо волна голубая плещет, шепчутся на рябине листья. И течет горячая по жилам кровь, и в одно сливаются влажные губы:—«Таня, милая моя».—«Ой, Прошенька!». Ой, Прошка!—Это там, в избе. Сквозь зыбучий мрак непогожей ночи, сквозь вспышки молний, хлюпая по грязи, падая, мчался вдоль деревни Ибрагим. Торопливая дробь дождя и глухие раскаты грома не могли заглушить ни лая собак, ни отчаянных кри- ков и ругани там, у речки, возле бани. Вот хрустнула с крепким треском вы- ломленная из частокола жердь и загремел высокий знакомый голос. «Прошка это воюет»,—с удовлетворением подумал Ибрагим, ускорив бег. Он натыкался во тьме на изгородь, на избы, на стоявшие среди дороги сосны, вот утрафил в нужный переулок и, шурша обсыпавшимися камнями, стал карабкаться по откосу вниз. Он чутко слышал, как свистала в воздухе дубина, как пьяно орали и крякали парни, вот дубина щелкнула, словно по горшку, кто-то крикнул— «Ой, ты!» и крепко заругался. «Прошка». Тьма озарилась медлительным отблеском молнии. Перед Ибрагимом всплыла из мрака живая куча тел. Вниз лицом валялся Прохор, кулаки пар- ней смачно молотили его по чем попало. Ибрагим остановился, улыбка скользнула по его лицу. — Ничего... Пускай... Пырвычка будет...—Но вдруг его ноздри с шумом выбросили воздух:—Геть, геть!!—и звонкая сталь у бедра звякнула по-стро- гому :^-Кынжал нэ видыш?! Смерти хочешь? ЦхП Режь!!