Сибирские огни, 1928, № 3

не с Добролюбовым и Чернышевским, а серым критиком Скабичевским, предрекавшим представителю новой литературной формы—А. Чехову—смерть под забором. Блюстители культурных высот капиталистического мира пренебрежительно смот- рят на первые кирпичи наших строителей. Чрезвычайно симптоматично, что на юбилее Серафимовича, автора «Железного Потока», старые писатели и прочие маститые отсут- ствовали. Уходит куда-то далеко «музыка русского человека», а ее место занимает ра- ционалистический человек, перед которым открывается великий простор. И никакие шевеления праха Карамзина на предмет установления медиумической связи между ним и современными беллетристами здесь ничего не остановят, а заставят только острее почувствовать необходимость четкого шага по начатому пути. Критика, подобная нравдухинской, это интеллигентская истеричность, лучший образец межеумочности и полной растерянности всех своих, таких, казалось, незыбле- мых канонов. «Нашу незрелую литературу не променяю на словесное искусство Запада»—это слова Правдухина. Поистине, умом здесь во всей этой абракадабре ничего не понять, а можно, если кто к этому имеет сомнительное желание, верить. Статья Правдухина для верующих, а не для желающих знать и понимать. Для того, чтобы исчерпывающе воз- разить Правдухину, нужно детально расшифровать его афоризмы, показать, что за ними нет советского содержания, нет намека на марксистский анализ. Остановлюсь еще на одной весьма потрепанной, но преподносимой критиком, как откровение, мысли. Правдухин убежден, что русский народ—это избранный мессия все- человеческого духа. «Величайший реализм искусства, предельный натурализм его, истинное позитивное самосознание исключительно земное, человеческое нашло впервые свое выражение в истории человечества именно в русской литературе. Нигде, ни у одно- го народа так крепко не обнаружена центростремительная сила человеческой личности, нигде так полно и всесторонне не прикрыто богатство человеческой особи, как в на- шей литературе». И следующий абзац: «Единство человеческой живой жизни, круговая порука всего человечества, своеобразная «религиозно-культурная связь людей, данная нашей литературой, также совпадает с интересом пролетариев всего мира. Об этой свя- зи с такой силой в свое время прорицал миру Достоевский, установив ответственность каждого человека за единую слезинку ребенка, пролитую на земле. Что было уродливым и истерическим выкриком ощущений великого писателя в условиях непереносимой «рассейской» действительности, должно теперь в новой литературе, в новых условиях найти здоровое и сильное выражение. Революция поставила и закрепила перед нашим писателем эту цель». Мессианизм, религиозно-культурная связь людей, Достоевский со слезой ребенка—все это старенькая аппаратура сугубого национализма. Последний раз вся эта ветошь маскарада мелькнула у нас в 1914 г.: меч и крест, Дарданеллы, Москва—Константинополь, немец и русский всечеловек. Теперь этот же багаж, но толь- ко перетрясенный и пересыпанный идейками о пролетариате, о полезности и необходи- мости их при социалистическом строительстве—пытаются протащить через советскую таможню. Печальной памяти «богостроительство» снова проскальзывает, подталкиваемое рецептариусами с мировой тоской по всечеловечности. В этих рассуждениях пролетариат, как класс, имеющий свою идеологию, свои задачи, безнадежно исчезает. Он деликатно пристегивается ко всему этому хвосту и дается совет крепко держаться за рекомендуе- мые идеологические огрызки. Ничего здесь, кроме плохо переделанной устряловщины, нет. Литература, создаваемая по микстуре Правдухина, будет буржуазной литературой, антипролетарской, антидейственной. Это будет литература рефлексов, литература под- сознательного, литература, которая ничего общего не будет иметь с социализмом, дикта- турой пролетариата и настоящими и будущими битвами этого класса со своими врагами. Мы говорим и должны говорить не о всечеловечестве, а о мировой солидарности, пролетариев всего мира. О всечеловечестве же будут говорить тогда, когда коммунизм будет культурной доминантой всего земного шара.