Сибирские огни, 1928, № 3

«Утром допрос, а с допроса к садовой стенке. Дело простое. Сегодня мы вас, завтра—вы нас, а церемонии разводить нечего и для пленных—конвоев и обозов не полагается» («Ветер»). Никто же не поверит Лавреневу (если даже он пишет факты), что жизнь, подлинная жизнь стала так вдруг механически проста, так же проста, как ее рисовал (и живо!) Конан-Дойль: замена «благородного» Шерлок-Холмса ме- нее благородным, но столь же газетно-воспринятым матросом-революционе- ром, не спасает положения. Нам очень бы не хотелось, чтобы эти замечания были похожи на хулу писатели!. Лавренев—писатель наших дней. И уж, конечно, советский обыва- тель стоит неизмеримо выше своего дореволюционного собрата. Последний требовал от Каменских, Арцыбашевьгх, Вербицких эротических приключений, слегка завуалированных интеллигентски-комнатными «проблемами». Совет- ский обыватель не может этого требовать. Революция его исцелила. Общей с прежним обывателем осталась лишь у него черта Марфиньки Гончарова— требование внутренней безмятежности, отрицание подлинных проблем. Этой чертой он сродни М. Левидову и В. Шкловскому, отрицающим за литерату- рой право постановки серьезных вопросов. Другая черта обывателя это—тре- бование изображения контрреволюционера в стиле механического а - 1а мерзавец. От этого, конечно, особенного вреда не может быть. Но эстетически (художественно эмоционально) результат один: развлекаясь, успокаивается обывательское мышление, обволакиваясь пеленой привычной, неглубокой без- мятежности и поверхностного оптимизма (Всегда мысль: какие они мерзавцы, а мы—какие хорошие). В. Зазубрин написал повесть «Общежитие». Тема повести-—бытие не- скольких людей, коммунистов и беспартийных, которые и после революции не умеют революционизировать своего быта и гибнут под его тяжестью. Гибнут от уродств семейной жизни, от отсутствия новых устойчивых форм ее. Некоторые из «их при попытках нарушить тиски старой, уродливой семьи—делаются жертвой «случая»—страшной болезни. Повесть производит на читателя тяжелое, настораживающее впечатле- ние. Не касаясь сейчас ее художественных достоинств (а они в ней есть!), можно с уверенностью сказать, что это одно из редких в наши дни произ ведений, подлинно серьезно затрагивающих трагический вопрос нашего (а не тарзановского!) бытия. Законодатель литературных вкусов Г. Лелевич написал по поводу этой повести только коротенькую «оглушающую» заметку. Мы ее (заметку) ци- тировали выше. После подобного оглушения писателя нужно ли особенно удивляться, что наши писатели не с особым рвением ищут глубоких и серьезных тем, а читатель перестает совершенно интересоваться литературой. Вс. Иванов «де- лает» под присмотром В. Шкловского свой авантюрный роман, пишет «бунин- ские» беззвучные рассказики, Вл. Зазубрин молчит, Б. Пильняк «летает». И. Бабель после кавалерийской атаки на его конармию ищет успокоения в кино. Русский писатель начинает бояться себя, своего имени и надевает на се- бя маску Джимми Доллара. Ал. Толстой покупает себе спокойствие безмятеж- ным «Заговором императрицы». Большинство же писателей просто «халггу- рят», ища в ней забвения от бесцельности своего дела. П. Романов становится «великим писателем земли русской». Наши журналы заполняются чиновничьими, добродетельными, но неис- кренними и художественно малокровными произведениями. В 1924 году жур- налом «Красная Нива» был об'явлен конкурс на художественные рассказы.