Сибирские огни, 1928, № 3

Горнфелъду сообщает, что Гладков прислал ему повесть в 267 страниц. Но на- ряду с этими несомненными достоинствами сколько провалов в нем. Роман, действительно, во многих отношениях любопытный. В рамках литературной современности—(выдающееся явление, большая победа писа- теля, значительная продвижка его вперед. Герой романа с первой страницы знает, чего он хочет и к чему идет. Он, действительно, боролся за свои цели. Есть в романе попытка по-новому взглянуть на семью, женщину, брак. Видно, что писатель каждое действующее лицо пытался замыслом «оживить» и сде- лать типичным и своеобразным. В романе есть по-настоящему не плохие главы. В этом смысле роман—«высокий образец» для многих из соепишущих. Но сколько провалов, типичнейших для наших дней! Судите сами, ну, разве можно так писать, если даже не считать, что за нашими плечами стоит русская и мировая литература XIX века: 1. «Глеб сжал челюсти и раздавил грудью звериное рычанье» (191 стр.). 2. «И он, Глеб,—маленький, только сердце большое, больше его самого» (224 стр.). 3. «Глеб задохнулся и сунул кулаки в карманы. Никак не мог справиться с сердцем: оно заполняло всю грудь, надувалось и лопалось, замирало и обжигалось кровью, и от неудержимой дрожи коченели и руки, и ноги» (стр. 303-304). 4. «Остылыми глазами глядела Даша на пытку товарищей (их порют казаки шомполами. В. П.) и немая, тронутая умом, не могла оторвать от них взгляд. Смот- рела и не видела ничего, кроме крови, которая кипела, клокотала, как взбаломучен- ное море. И в воздухе была кровь, и кровь была в мозгу и за пыльными дырами окон» (стр. 171). Еще один пример—рассказ рабочего о боевой стычке с зелеными: «Засели крысы в норе, мы их жарим.... А по нас—шрапнелью. Ничего—угарно... Ставим ядреные крысоловки сукиного сына. .. Шкворчат и повизгивают, как порося... Зацарапали с полсотни офицерья и пошлепали вдрызг... Только глаза прыгали, как лягушки... Две сестренки сегодня всю братву распотешили... Кишки порвали... По- ставили их над утесом под пушку... Взвизгнула одна:—Хамы, поганые обезьяны... и кувырк! вверх тормашками... Другая:—Хамы, босяцкая сволочь!., и кувырк—вверх тормашками... Такое, ядри твою мать, представленье было—кишки полопались!!!., (стр. 199). В первом и то втором случае—лубок. Лубок романтизма, ходульности и лубок опрощенства, элементарно-антихудожественного подхода к человече- ской душе. И не только отдельные страницы описаний даны в таком тоне, но и многие сцены, как Сцена встречи Глеба с Дашей, поездка Бадьина с ней же даны в поражающих безвкусием ложно-классических тонах. Люди и события приподняты на ходули истерически-грубой романтики. Словно автор задает- ся целью найти антитезу исторической сентиментальности Карамзина и пи- шет нам не «Бедную Лизу», а «Красную Дашу», прошедшую «скозь смрад па- нической смерти», у которой «глаза изнутри—янтарем», а кругом «необ'ятный гром», «потрясающий гром», «чугунная ненависть» и т. д. Из цитат о Глебе вы видите, какими красками автор зарисовал своего главного героя. Так, неожиданно для истории, писатель наших дней, Ф. Глад ков, сквозь столетие перекликается (с точки зрения искусства) братски t Карамзиным. В этом смысле, повторяю, роман Н. Эртеля «Гарденины » по своей мудрой художественной ясности—недосягаемый образец для наших дней, не говоря уже о подлинной классике. Каждому овощу свое время. Но все-таки невероятно, чтобы писатель- интеллигент, каким является, например, Лавренев, уже, наверно чувствующий основы искусства, вне сомнения знающий хорошо классику, сам не сознавал, что герой его лучшей повести «Ветер»—матрос Гулявин—есть просто-напро- сто дань требованиям советского обывателя и что здесь по существу нет ни на каплю художественного постижения человека.