Сибирские огни, 1928, № 3

всегда дает лишь статику, ничем не одухотворенную. Нельзя рисовать движе- ния человека и даже толпы без элементарного знания «анатомии» всего че- ловеческого организма. Литературная анестезия не исчезнет, ее не исцелить и рекомендацией фабул и сюжетов, как это пытались делать напостовцы устами Либединского (завод, рабочий и т. д.) или как это более обоснованно делает Воронский, сме- шивая в своем рецепте: 1. Героическое 0,2 2. Большевистское подполье 0,1 и т. д. Ясно, что здесь, прежде всего, нужна «лошадиная доза» третьего—худо- жественности. А если, вместо этого третьего, остается та же неизменная репортерская, публистическая agua distilata —бесвкусная беспримесная во- да, тогда ничто не сможет сделать удачным литературный опыт. Авторы подобных рецептов, в большинстве случаев, обнаруживают удивительное добродушие гоголевского Земляники, когда полагают, что, не имея пол- новесной художнической хватки, писатель может исцелиться «и так»—с помощью фабулы: простого описания того или иного случая жизни. А Ворон- ский, к счастью, не заражен этим добродушием, он более склонен (говоря словами Г. Лелевича) к «идеалистическому молодечеству». Замечая в конце своей статьи «О том, чего у нас нет»*), что «понятие прекрасного является решающим в искусстве». Кто же сомневается, что фабулы романов Чернышевского—«Что де- лать» и Степняка-Кравчинского—-«Андрей Кожухов» социально значительнее сюжетов Чехова, Лескова, Мопассана, Флобера, однако 1 , все мы продолжаем читать произведения писателей «буржуазной» плеяды, а не романы наших славных революционеров. Хорошо, что к 20-ти летнему юбилею 1905 года появилось не менее десятка больших произведений, но появилось ли одно, в котором художник сумел бы страницы истории оживить звуками подлинной человечности, кон- кретной и неотразимой—-это большой вопрос. Чего же лучше, что наши современники-беллетристы берут в первую очередь нового человека материалом для зарисовки рабочего и крестьянина. После Л. Толстого, после революции ясно для всех, что именно в них биоло- гически и социально скрыт «эмбрион» нормы будущего человека. Но как они изображают этого нового человека? В большинстве случаев, совершенно ме- ханически, поверхностно. На 90 проц. бескостно, бескровно. И даже в том случае, когда у писателя есть литературные способности—то, что называют талантом—и в этом случае у него совершенно отсутствует необходимый ху- дожнику индивидуальный упор по отношению к материалу, нет достаточной доли сопротивления ему. Герой так герой во-всю, как Еруслан Лазаревич, злодей, так злодей во-всю, как Змей Горыныч. Редко кто из читателей пере- шагнет здесь через частокол упрощенных приемов таких старозаветных исто- рических писателей, как гр. Салиас и Загоскин. «К чему? Я сросся с бодрой маской. И прав, кто скажет мне в упор, Что я сплошною красной краской Пишу и небо, и забор». (Д. Бедный). Возьмем для образца наиболее интересный роман последнего времени «Цемент» Ф. Гладкова. Роман принадлежит перу достаточно искушенного и опытного беллетриста: еще 5 ноября 1912 года Вл. Короленко в письме к * ) «Красная Новь», № 10, 1925.