Сибирские огни, 1928, № 3

Прославляемый за мастерство Б. Пастернак в № 5 альманаха «Круг» не стыдится на первой странице отрывка в стихах преподнести такую фразу: «Как едется в такую рань приезжей». Но в конечном счете главная беда и не в этих уродливых фразах, а в том, что даже лучшие из наших писателей не слышат основных звуков жизни, не улавливают ее больших линий. Жизнь машет перед ними огромными своими крыльями, выдвигая «миллион миллионов» по-настоящему больших вопросов: разрушена семья, религия, перестраиваются заново «ноты любви», отцы и дети вступают в невиданный «последний и решительный бой», раскрепощенная жен* щина истекает кровью в схватке с феодалом-мужем—повсюду до жуткой об- наженности обострились людские отношения, а наш писатель—о чем он пи- шет? Он, как сонный евнух, сидит в преддверьи и безмятежно перебирает четки человечески-безразличных узоров. Прозрачных линий классики, изумительного рисунка Чехова, чудесных красок и приемов Мопассана и вообще неисчерпаемого художнического за- ряда XIX века не сыскать уже в нашей современной литературе ни у кого, кроме Горького и отдельных страниц немногих писателей. А П. Романов? Он же хранит классические традиции. Если бы я мог процитировать страницы три из его романа «Русь»! Просто удивительно то ослепление критического зрения, которое позво- ляет некоторым критикам считать его за «значительного» писателя. У него есть занимательные рассказы, но его талант, конечно, не выше таланта Амфи- театрова, Тэффи, Аверченко, Потапенко и Боборыкина. Его традиции—тради- ции серого, бесхарактерного художнически эпигона, эпигона среднего писа- теля XIX века—не больше. Нужно ли цитировать? Нет, пусть сомневающий- ся прочтет его «Русь». Вот его рассказ «Черные лепешки». Поклонники таланта торжествую ще указывали на этот рассказ. И странное дело, как всегда, при чтении его рассказа я вспомнил «классику». Да, «Черные лепешки» сделан по Шкловско- му, не признающему «новых» сюжетов, а лишь их обрамление и изменение. Кому не знаком рассказ Мопассана «Возвращение», сюжет которого не слишком ли схож с сюжетом рассказа «Черные лепешки»? А рассказ «Огонь- ки»? Неужели может еще кто-нибудь наивный по-настоящему «обмануться» этой искусственной, фельетонно-головной стройкой бессюжетного очерка? Разве не ясно, что это тот же самый рассказ о «Гришке, который обнял учи- тельницу, но, почувствовав классовую разницу, отпрянул»... «Он (артист Во- лохов) просунул свою руку между спинкой саней и спиной высокой Кати, об- нял ее за талию и потянул к себе». «Волохова это охладило: во-первых, она ничего не поняла, во-вторых—эта фраза «Мы привыкли»... Точно ямщик гово- рит про себя во множественном числе». И разве нам неведомы эти звезды, на которые смотрит герой? Не так же ли на них, не из такого ли положения (помнится—из саней) и так же два- жды смотрел Пьер Безухов у Л. Толстого? И это: «Теперь, вместо этой вели- кой связи, образовалась другая, маленькая связь: он—близкий знакомый и друг Петра Ивановича, старый приятель Анны Петровны, член клуба и т. д. и т. д.». Разве мы это ЖР самое не читали десятки раз раньше Романова у Л. Толстого и в таких же точно словах? «Ему (Оленину) ясно стало, что он нисколько не русский дворянин, член Московского о-ва, друг и родня такого-то и такого-то» и т. д. и т. д. («Казаки»), Так с каждой страницы Романова явно выпирают эти простые хресто- матийные числа русской литературной таблицы. Мы говорим, конечно, не о подобных традициях. Мы хотим, чтобы писа- тель оставался самостоятельным. Без этого не может быть творчества. Со-