Сибирские огни, 1928, № 3

Когда охватываешь под этим утлом зрения произведения наших белле- тристов, каким неуклюжим недорослем кажется молодая литература в срав- нении с жизнью, так буйно и широко раскинувшей свои индивидуальные и общественные сени. Откуда такое резкое нарушение обычного для нашей культуры взаимо- отношения литературы с жизнью? Может быть, в самом деле, нам уже нечего решать, может быть, все во- просы жизни уже получили ответ? Но, конечно же, это не так. Исторически мы крайне молоды, культурно мы еще совершенно юны. Фауст и Дориан Грей не могут быть нашими общественными выразителями, и мы, к счастью, не нуждаемся еще ни в медицинском, ни в мефистофельском омоложении. Мы, как степные, невыезженные кони, рвемся вперед, одержимые жа- ждой изведать жизнь и придать ей новые, наши культурные формы. Линии на- шего исторического пути целиком впереди. Культурно мы еще в стадии пре- дощущений, взволнованной дрожи перед грандиозностью исторических пу- тей, открывшихся перед Россией. Но наш взор никогда не приникает к страницам художественной лите- ратуры, когда он ищет тропы во взвихрившихся перед нами просторах. Эта тропы мы начинаем протаптывать через собственный житейский опыт рево- люции или через водоворот клубной жизни, но только не с помощью произ- ведений наших современников-беллетристов. Положение для нашей художественной литературы небывалое и неви- данно обидное. Даже М. Арцыбашев, А. Каменский, Вербицкая, не говоря уже о классике, никогда не бывали в подобном, беспомощном состоянии. Даже они, эти охвостья литературного вырождения, вызывали в жизни 1 не малые круги волнения своими книгами, и о них спорил далеко не один обыватель. Ни один марксистский журнал в свое время не остался молчаливым по отно- шению к Санину и выдвинутой Арцыбашевым половой морали. Нужно ли упо- минать о том влиянии на жизнь, какое имели пушкинская Татьяна, гонча- ровская Вера и Марк Волохов? Даже «Бедная Лиза» Карамзина вызывала сле- зы у своих соотечественников. Многие из теоретиков искусства пытаются прежнюю исключительную мощь литературного влияния на жизнь об'яюнить тем, что раньше, дескать, в России не было иных средств для выражения общественных стремлений. В каждом писателе и поэте историки пытаются непременно обнаружить по- гибшего трибуна. Это об'яснение и близоруко, и неправдоподобно. Выходит так, что для нас в новых условиях литература, как вид искусства, почти бесполезна. Она может действовать только в рамках жестокого общественною угнетения. Нет худа без добра, но при дневном свете добро тускнеет, как свеча. Монархизм, повидимому, признается сторонниками подобного взгляда на развитие рус- ского искусства наиболее живительной почвой для расцвета литературы. Но знаем же мы, что у киргиз, карагассов, современных китайцев и турок также не было условий для проявления гражданской личности, однако, у них мы не находим подобного расцвета искусства слова. Буржуазный миропорядок Ев- ропы не меньше нашего самодержавия, а порой даже изощренней и жесточе пригнетает воинствующую личность, и все-таки, ни в одной из западных стран мы не откроем схожего с нашим своеобразия литературы. Даже нашу незре- лую литературу мы не променяем на словесное 'искусство Запада, хотя там не мало отдельных книг исключительной силы. Наше искусство есть наша неот'емлемая принадлежность. Его основные черты родились и могли родить-