Сибирские огни, 1928, № 3

— Кто такой?.. Прохор, волнуясь, рассказал ему о горце. Мать у Ибрагима черкешенка, отец турок, а сам Ибрагим-Оглы называет себя черкесом. — Верный, говоришь? Так, правильно. Этот народ—либо первый жи- ворез, либо друг, лучше собаки... Валяй! Прохор повеселел и тут же написал Ибрагиму письмо: «Будешь служить у нас... Папаша положит хорошее жалованье». Начались сборы. Мать чинила белье, сушила пшеничные сухари, готови- ла впрок пельмени. Скрепя сердце, она примирилась с от'ездом сына. Петр старался внушить ей, что в коммерческом деле без риску нельзя. — Вспомни-ка дедушку Данилу, родителя моего... Двадцать раз у смер- ти в зубах был, а, слава Богу, почитай, до ста лет дожил... Марья Кирилловна успокоилась. Еще дорога не рухнула, стояли последние морозы, приближался март. Вдруг среди ночи громко залились собаки. «Ибрагим»,—подумал Прохор и сквозь двойные рамы услыхал: — Отворай!.. Нэ пустишь, через стена перемахнем, всэх собак зарэ- жим, тебя зарэжим!.. — Ибрагим!—радостно крикнул Прохор, сунул ноги в валенки и выско- чил на двор в накинутом бешмете. — Ну, Прошка, вот и мы...—обнял его горец.—'Спасибо, Прошка. Моя все бросил, тайгам любим, слабодный жизнь любим... Ничего, Прошка, едэм... Живой будэшь... Отцу и матери Ибрагим-Оглы очень понравился. Его разбойничий облик не испугал их: много в тайге всякого народу приходилось встречать. Прошла неделя. — Вот, Ибрагим,—сказал ему Петр,—доверяю тебе сына... Я про тебя в городе слыхал... можешь ли быть в роде как телохранителем? — Умру!—захлебнувшись чувством преданности, взвизгнул горец.— Ежели довераешь, здохнэм, а нэ выдам... Крайность придет всэх зарэжим, его спасем... Их! Давай руку, давай, хазяйн, руку. Ну! Будем кунаки... Чай пили в кухне, попросту, как при дедушке Даниле,—хозяева и ра- ботники вместе. Кухня просторная, светлая, стол широкий, придвинутый в передний угол, к лавкам, идущим вдоль стены. Тут же обычно' чаевали и по- купатели, и гости, что попроще. Ярко топилась печь. Кухарка, краснощекая Варварушка, едва успевала подавать пышные оладьи. Масло лилось рекой. Вкусно любили поесть хозяе- ва, да и приказчики с рабочими не отставали. А хозяйка, Марья Кирилловна, поощрительно покрикивала: — Ребята, мачите в мед-то!.. С медом-то оладьи лучше.. Ибрагимуш- ка, кушай. Варварушка, садись... Ибрагим пил чай до шестого пота. Он всегда угрюм и молчалив. Но се- годня его язык развязало полное доверие к нему хозяина. Ибрагим, обтирая рукавом синего бешмета свой потный череп, говорил: — Савсэм зря... каторгу гнали... — За что?—враз спросила вся застолица. Ибрагим провел по усам рукой, икнул и начал: — Савсэм зря... Сидим свой сакля, пьем чай. Прибежал один джигит: «Ибрагым, вставай, твоя брат зарэзан!» Сидым, пьем. Еще джигит прибежал: «Вставай, другой брат рэзан!» Сыдим, пьем. Третий прибежал: «Бросай ско- рей чай, твоя сестра зарэзан!» Тогда моя вскочил,—он сорвался с места и кинулся на средину кухни,—кынжал в зубы, из сакля вон, сам всэх кончал,