Сибирские огни, 1928, № 2

— То, что ты сделала,— убийство!—сказал я глухо— Я презираю тебя. И я прошел через комнату, едва передвигая обессилевшие ноги, упав­ ший с высот на жесткое дно жизни, сразу потерявший все, что у меня было. В передней я взял свое пальто и вышел на лестницу. Мне было душно. Нестерпимая, непонятная тяжесть наполнила мою голову, какие-то разноцвет­ ные, быстро мелькающие точки носились перед моими глазами, и, когда я, дер­ жась за перила, спускался по лестнице, кто-то невидимый шепнул мне на ухо голосом профессора Чарикова: — Это сильная вещь! На второй площадке ноги мои подкосились, и я сел. Но кто-то дотро­ нулся до моего плеча. Это была горничная. — Вы забыли шапку,—весело сказала она.— И Вера Антоновна велели передать, что в печке сгорели газеты. А вам это. И, сунув мне в руки трубку, она побежала наверх. Я развернул картон. Да, это была «Душа сумерек». При свете тусклой лампочки я увидел свою работу во всей нетронутости ее тонов, нежных и строгих. Тяжесть, давившая меня, рассеялась, но мгновенно поднялось и выросло сложное, одновременно и радостное, и тягостное чувство. Мне хотелось убе­ жать, слиться с толпой, спрятаться где-нибудь со своей горькой радостью... И хотелось побежать наверх— к маленькой женщине, ожидавшей в не­ терпении... Я поднялся. Когда я переступал порог ее комнаты, стыд и жгучее созна­ ние вины хлынули на меня. Вера сидела на прежнем месте и не обернулась, когда я вошел. Ее ма­ ленькая фигура сжалась в комок, и взгляд был направлен куда-то в простран­ ство, холодный и упрекающий. , — Ты поверил? Ты мог думать?— говорили ее оскорбленные глаза. Я не знал, что сказать. Может быть, надо было засмеяться, обратить все в шутку, но это было трудно. Молчание мучило меня. И опять мне нестерпимо захотелось показать ей мою любовь, сделать что-нибудь самоотверженно-дикое, безумное... Но я стоял и не находил на­ стоящих, примиряющих слов. А глаза ее, направленные в одну точку, ждали. Тогда сумасшедшая мысль пришла мне в голову. Сильным движением я бросил в огонь мою картину. — Не... смей!—крикнула Вера, и неподдельный ужас вспыхнул в ее порыве. Но я схватил ее за руки. Нет, пусть она горит, эта «Душа сумерек». Пусть. Я сам ее бросил в огонь, и пламя, которым горела она, не было похоже на тот жалкий огонь, которым горел сверток газет. Оно было большое, мяту­ щееся и многоцветное, облагороженное ценностью своей случайной жертвы. В молчании и неподвижнос ти стояли мы перед огнем, застывшим взором, следя за исчезающей картиной. — Пусть не будет ни картин, ни цветов,—сказал я и не узнал своего голоса.— Пусть не будет ни красок, ни звезд, ни моря. Только ты. Я посмотрел по сторонам, и мне показалось обидным, что статуэтки на полках стоят так же безмолвно и бесстрастно, как стояли раньше, что так же безучастно темнеет длинное окно и так же равномерно и холодно стучат стенные часы. Я взглянул на Веру и еще раз прошептал беззвучно: .— Только ты.