Сибирские огни, 1928, № 2

Я быстро спустился по лестнице и вышел на улицу. Кажется, были звез­ ды на небе, кажется, на грязном снегу лежали светлые пятна от уличных фо­ нарей, кажется, проезжали бесшумные экипажи и пробегали неясно очерчен­ ные, маленькие люди,—я не уверен в этом. Я смотрел на улицу скользящим, легко забывающим взглядом. Быстро шагая и бережно неся подмышкой картон, свернутый в трубку, я сразу думал о десяти различных вещах, и мои разбросанные, спешащие, обгоняющие одна другую мысли—все были прекрасны, и каждую хотелось про следить до конца медлительно и'осторожно. Я думал о профессоре Чарикове, который был у меня час тому назад, думал о своем таланте, о своем первом успехе, о своей будущей жизни и о «Душе сумерек»—акварели, которую я нес подмышкой и с такой любовью прижимал к себе. — Это» сильная вещь,—-сказал профессор Чариков, и когда он смотрел на картину, в его глазах были восхищение и радость. Да, я помню это,—вос­ хищение и радость! И еще я думал о Вере. О маленькой женщине с загадочной душой, на дне которой она прячет мое счастье. Я дулгал о ее комнате с бесчисленными статуэтками на полках, о старой железной печке, возле которой она сиде­ ла по вечерам и которую требовала называть камином, о нервном и дрожа ­ щем пожатии ее руки, о ее поцелуе... О, да,—о ее поцелуе!.. В смутном вечернем воздухе мелькали чьи-то тени, звенели звонки, до­ носились обрывки слов, вспыхивали и гасли какие-то огни, и весь город, об­ вешанный редким туманом, казался мне чужим и новым. — Это—сильная вещь!-—повторял я слова профессора. К Вере я пришел усталый и счастливый. Как всегда, она сидела возле печки и, как всегда, желтое пламя, освещавшее ее сбоку, делало ее профиль изумительным и ясным. — Победа!—крикнул я. И, стараясь не выдавать своей большой радости, но выдавая ее в каждом слове, я рассказал ей о случайном посещении профессора Чарикова, о том, что моя акварель будет на весенней выставке (мне положительно обещано это), о своих надеждах... Я говорил, захлебываясь от слов, от счастья, от гордого сознания своего первого успеха и от своей большой, душившей меня любви. — Вера,—сказал я, разворачивая» картон,— я приносил тебе много ри­ сунков, но это... это...—голос мой пресекся. Я хотел сказать, что это—мое лучшее, то, о чем я мечтал, что вынашивал и готовил постепенно и сладостно... И когда она поднялась со своей низкой скамейки и, поместившись у лампы, стала смотреть на мою картину, я следил за ее глазами и видел, как в них зажигалось то, что было в глазах профессора Чарикова,—восхищение и радость. Я развалился в кресле и протянул ноги. Наконец-то, чорг возьми, я сде­ лал картину, которая заставляет людей радоваться и смотреть восхищенными глазами! Мой голос, мое лицо, мои руки, мои манжетки— все казалось мне те­ перь особенным, очень ценным и достойным внимания. — Я назвал это «Душой сумерек»,—сказал я и прибавил небрежно: — Боюсь, что мне придется продать ее слишком дешево. Вера ничего еще не сказала. Она все еще стояла в молчаливом созерца­ нии, но я видел ее глаза, и мне не нужно было слов. Она медленно свернула картон и снова села на свою скамейку возле огня. Минуту длилось молчание. Лотом она подняла на меня глаза и сказала неожиданно: — Я злая. Ты не должен меня любить.