Сибирские огни, 1928, № 2
громадным, пустым и пыльным залам, длинным коридорам и лестницам, вы стукивал стены, измерял их, исследовал все щели и трещины. Дома, по но чам, ходя из угла в угол или сидя долгими часами в кресле, я строил предполо жения, одно фантастичнее другого, изучал до тонкостей письмо Петрова, всматривался в каждую букву, ища разгадки хитро спрятанной тайны. Где-то лежали миллионы—блеск, радость, власть, беспечность и наслаждение—лежа ли мертвым, неумным, неиспользованным грузом, а я—наследник и владе лец—я не мог их взять!.. Панелин ходил по кабинету жестикулируя, странно встряхивая головой, подергивая плечом. Его глаза горели, лицо оживилось, и, казалось, он забыл о моем присутствии, а говорил сам с собой, самому себе изливая свои при глушенные мысли. — Да, я искал и не находил. А время шло. Я бросил все свои дела, все планы и мечты о будущем. Безумная, изнурительная мысль, засевшая у меня в голове, не давала мне отдыха. Миллионы! Мои миллионы, настоящие, креп кие, всемогущие миллионы! Я не мог без них, без мыслей о них! Я сделался забывчивым, рассеянным, весь охваченный своим тайным желанием. Обо мне стали носиться всевозможные слухи, мнот е сторонились меня, хотя никто не подозревал, что со мной призошло. Временами я убеждал себя, что поведение мое глупо, и тогда я проводил дни и ночи в попойках, стараясь найти забвение и отдых. Но с отрезвлением возвращались мысли о моих миллионах. В поисках вдохновения, блестящей идеи, неожиданного проблеска, я пристра стился к морфию. Я должен был найти свои деньги. Меня мучили странные мысли, которые могут быть только у отчаявшегося, одержимого человека. То мне казалось, что где-то на окраине есть чердак, из которого видны вок зальные часы и фабричная труба, и я по ночам бродил по черным лестницам, лазил по крышам, рискуя быть принятым за вора или лунатика. То мне ка залось, что нужно забраться в погреб, расположенный определенным обра зом по отношению к вокзалу и фабрике, и там, отмерив аршины, метры или футы, спокойно и уверенно взять из тайника свое богатство. Бывало, по два- гри месяца у меня уходило на хитроумную подготовку к тому, чтобы по пасть в чей нибудь погреб. Он в изнеможении опустился в кресло, тяжело дыша, с трудом произно ся слова. — Ты не поймешь меня, Егоров. Тебе, с твоей уравновешенной нату рой, не могут быть понятны все эти дни, прожитые неестественной, необык новенной жизнью, бессонные ночи, мучительные галлюцинации... Восемь лет... Да... Я составил подробный и сложный план, как вывезти деньги за границу после того, как я найду их. У меня все приготовлено. Мысль моя работала неустанно, безостановочно, в одном однажды взятом, непоколебимом на правлении... Он замолчал, продолжая тяжело и шумно дышать. Я сидел, сложив руки на коленях, и слушал с закрытыми глазами, только по временам открывая то один, то другой глаз и скользящим взглядом провожая бегавшего из угла в угол Панелина. В комнате было тихо. Тяжелые книжные шкафы, неуклюжий диван, темные, неразличимые издали гравюры на стенах— все, казалось, на сторожилось в нетерпеливом и неспокойном ожидании. Я протянул руку и тронул его за рукава. — Брось ты это... Он окинул меня высокомерным взглядом. — Да неужели ты это серьезно?—изумился я. Он продолжал смотреть на меня, презрительно прищурив глаза.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2