Сибирские огни, 1928, № 2

одну руку стакан чая, а другой, осторожно отодвигая стулья, снова садится на свое место. Рыков говорит, положив руки в нижние карманы жилета. Он откидывает голову назад и сияет белизной воротничка и манжет. Синтаксис его очень своеобразен. Он ставит восклицательные знаки в средине фразы. Он говорит: — Я считаю, что наши успехи известны! теперь не только каждому члену с’еэда, но и каждому гражданину Советского Союза!, о них хорошо из­ вестно и за границей. Поэтому я считаю излишним! иллюстрировать сейчас перед вами всю гигантскую работу, которая проделана трудящимися нашей страны! в области хозяйственного и культурного строительства. Возможно, что органический недостаток—заикание, заставляет его го­ ворить с ударением на словах, которые он, может быть, и не хотел бы подчер­ кивать. Вероятнее всего, упираясь палочкой восклицательного знака в од­ но слово, он прыгает к другому через канавку заикания. Но эти невольные и не­ ожиданные ударения очень хорошо действуют на аудиторию. Они взбудора­ живают, заставляют иногда вздрогнуть, они усиливают, освежают внимание. Рыков постоянно откидывает голову, даже когда сидит или ходит. На губах у него часто усмешка. Кажется, что* он говорит уверенно: — Я везу. Я могу. Иногда Рыков' нервничает, волнуется. Сталин всегда спокоен. Ходит по президиуму с трубочкой, улыбается. Остановится, положит руку кому-нибудь на плечо и слегка покачает, точно попробует—«репок ли. Возьмет за талию или за плечи двоих и толкает их друг ка друга. Сталин! тащит на своей спине тягчайший груз. Он генсек. Но с’езд видит только1его спокойное, улыбающееся рябоватое, серое лицо под низким лбом с негнущимся ершом черных волос. В докладе он был как-то по-настоящему, по-большевистски груб. Ему трудно, вероятно, было бы ходить в туго накрахмаленном высоком воротнич­ ке и тщательно выглаженных брюках. Он носит неизменный свой зеленый френч, серые мятые, свободные штаны и простые сапоги. Он не оратор—он собеседник. Он не выступает перед собранием, он беседует с собравшимися, в особо важных местах спрашивает: — Слышно ли? Товарищ, направь радио! Зал слушает его с живым вниманием. Утрами у входа в гостевой зал—цветные лоскутки билетов. Контроли­ рующие отрывают у разовых билетов уголки. Каждый день около дверей цве­ тистый коврик из тысячи картонных лоскутков. Каждый день окрашен в свой цвет. ' j ; Утром холодок, пустота. Радист выходит на трибуну и металлическим голосом говорит в пустоту зала: — Алло! Даем пробу. Даем пробу. Раз, два, три, четыре, пять. Вчера то­ варищ Сталин был встречен бурными аплодисментами 'всего с’езда. Раз, два, три, четыре, пять. Выступление нашей делегации в Женеве. Даем пробу. Даем пробу. За столом президиума появляются Сырцов и Орджоникидзе. Вспыхи­ вает свет. Блестят золоченые колонны зала. Места президиума постепенно заполняются. Зал оживает в многотысячном гуле голосов. На с’езде нет Ленина, но ораторы так часто на него ссылаются, что- создается впечатление, будто он несколько минут тому назад выступал и сей­ час куда-то вышел.