Сибирские огни, 1928, № 2

кие сочные типы. Их вполне можно анализировать. В придачу к выручающей их резкой и определенной классовой подоплеке, авторский ланцет нарочито пришелся им наискось, а третьему, классическому «самоковыряке» Баранов­ скому (благодаря типичной эволюционное™ его развития), даже определенно вдоль. Названная тройка составила композиционно весьма удачную группу, в коей'каждые два служат опгтенителями для третьего. Вот почему при значи­ тельной схожести они сохраняют и глубокое внутреннее своеобразие. V. Т Р О Е . Самый удачный образ романа, бесспорно, Мотовилов. Он крепче замешан и более определенен и густ. Но это совсем не потому, что он более «удался». У Мотовилова, у этого «крепкого старого дуба, потерявшего опору», цвети­ стей и красочней та классовая глина, из которой его приходилось лепить ав­ тору. Мы не будем злоупотреблять выписками из удачного анализа, сделанно­ го Правдухиным («Сибогни», № 5, 24 г.). Хочется лишь указать в дополнение на один импрессионистически брошенный на фигуру Мотовилова мазок, ри­ сующий этого «последнего могикана буржуазии», во все его цепкое и жадное Аи жизни нутро. За два дни до своей явной гибели, когда расползлись послед­ ние жалкие остатки «белой вшивой грязи», когда обмикроскопился и уже бес­ цветно погиб «верховнейший» правитель Колчак, Мотовилов искренне завидует однокашнику Рагимову в том, что тот «уже» поручик и георгиевский кава­ лер. «Хоть бы мне Владимира иметь и то хорошо. Шикарный крестик...» Честолюбивая страстная мечта о символической побрякушке в тот мо­ мент, когда ничего другого не остается уже в жизни, как только, засунув в рот браунинг, разбрызгать по стенке последней «станции» свои мозги, харак­ теризует Мотовилова кратко^ и проникновенно вплоть до глупого придаточно­ го отростка его слепой кишки. Барановский, с точки зрения технической зарисовки, удался нисколько не хуже. Правда, он несколько бесцветен и водянист, но- ведь показать его таким и было об’ективной задачей автора. Несоответствующая стремитель­ ности событий эволюционность роста Барановского сохранила ему в романе жизнь. Он проходит через все страницы романа и все-таки еще не достиг своего порога. Психологическое и идеологическое разрешение его* кризиса и вытека­ ющий из него «скачок» еще впереди, он произойдет позднее, после 4-8 лет жизни в недрах советского строя. Как типичный герой-созерцатель, он вязнет и в 1919 году все в той же исконной «об'ективной правде», которую не дано ему познать и, будучи бес­ силен довернуть руль своей жизни, плывет, «как поврежденная ладья по воль­ ной прихоти теченья». Он задушевен и симпатичен, когда логично, глубоко и вдумчив© критикует позиционную безыдейность белых (180-181 стр.). Тем большую досаду, смешанную с брезгливым презрением, вызывает он же своей тряпичностью. Он «только ноет от заноз, а разом вспыхнуть не умеет». Его пьяненький вывод «уйду к красным» остается прекраснодушным замахом. «Проспится и опять будет подпоручик Барановский>>,—ехидно иронизирует по поводу его громких выпадов подпоручик Колпаков и с ним автор. С «Октября» даже пятибальная хорошесть при политической инертности стала превращать­ ся, по меньшей мере, в нуль. Нуль тянется на буксире Мотовиловых и других единиц, превращает их своею ничегонезначащей особою в десятки и несет пред историей ответственность за все действия единиц. Читатель всецело на стороне Мотовилова, произносящего по адресу презираемого' им «живого тру- па» и «мягкотелого нытика» брезгливую и гневную речь. «Как противны мне такие людишки, как презираю я этих мягкотелых неженок. Они палец о па­