Сибирские огни, 1928, № 2

гие возражения против необоснованности утверждения рецензента будут здесь совершенно- излишними. Другое совсем дело, когда тот же Пильняк ут­ верждает, что- «романа, в -сущности, нет, как нет ни фабулы, ни завязки, ни персонажей». С этим, конечно, можно согласиться, но с такой же основатель­ ностью, как можно и спорить. Литературные понятия, вырастая, распирают изнутри старые футляры—термины, и, если они не модернизируют этих фут­ ляров, то они, во 'всяком случае, в праве пользоваться ими до тех пор, пока дальнейший процесс роста не даст им совершенно новых футляров. Спор об этом есть, таким образом, спср об определениях, о словах. На нем мы тоже не будем останавливаться. IV. ЛЮДИ РОМАНА. Охваченная пожаром революции Сибирь растопилась и потекла тремя основными руслами: карательно-атаман-оеским, колчаковским и красно-пар­ тизанским. Когда старые полицейские устои рухнули под пятки сапог и броден, со­ циально беспринципная часть мещанства восприняла эту брешь в социальном костяке, как брешь -в анархизм. Ринувшись -в свалку с раздутыми ноздрями раскованного зверя, эта часть создала живую штыковую силу полковников Орловых, героев колчаковского тыла, работавших «за совесть». У Зазубрина это— безыменные фельдфебеля из роты Нагибина, «ребята»-доброиольцы, ко­ торые весело и охотно- выводят арестованных на двор и, быстро раздевая, ру­ бят их шашками, не стесняясь количеством. Борьба «белого» и «красного» проявилась не только борьбой интересов, но и тактики. «Белые создали тысячи мучеников. Кровавый посев,давал крас­ ные всходы»—партизанщины. Но и перше неосторожное «деканье» красных на Урале тоже создало сотни убежденных белых добровольцев из рабочих N-ского завода, сражавшихся с Красной армией под своим «красным» зна­ менем*). Сдержанная позиция N-цев в романе, временно ослепших политиче­ ски благодаря личному и шкурному, разбуженному в них неосторожным «де- каньем», хорошо противопоставлена безудержному садич-ескому разгулу бес­ принципных красильниковцев. Литературные герои романа (как красные, так и белые) поставлены ав­ тором на вторые и даже третьи места. Подавляющее большинство их не «под скобель», а «под топор». Они не оструганы, а оболванены наскоро импрессиони­ стически. В характеристиках героев проявилась не столько типизация, сколь­ ко персонификация, воплощение отвлеченных групповых и классовых приз­ наков в одной личности. И поручики Громов и Нагибин, с одной стороны, и партизаны: Мотыгин, Суровцев, Жарков и старик Черников—с другой—не столько оригинальные единицы, сколько безличные «воплотители социальной множественности». Классовый колышек, к которому каждый привязан,—при­ чина их эмоциональной сухости и рационалистичности. Люди в кожаных куртках, стильные большевики индустриального типа, естественно, отсутствуют-в ро-мане. Они не типичны для Сибири 18 года, и полем их непосредственного- действия могли быть лишь страницы II части ро­ мана. Остальные—внутренние «доморощенные» красные: «деповские», кре­ стьянство и трудовая интеллигенция проявляли себя в то время в значитель­ ной степени под знаком классовой неопределенности. Вот почему носители белой идеологии испеклись значительно удачнее. Мотовилов и Рагимов—чет­ *) «Ульи разбивали да мед не только лопали в три горла, а и телеги свои им смазывали. Разве это не деканье». («Два мира», стр. 88).