Сибирские огни, 1928, № 2

временность не менее ярко, чем всякая другая, стильная же мебель рисует свою. Стулу, сделанному мощным топором «изо' всего дерева» в 21 году, не­ зачем в 25 и позднее приделывать изящные точеные ножки нашего времени. Зазубрин разумно' сделал, что оставил эту вздорную затею. Благодаря этому, на страницах «страшной книги» сохранились четкие оттиски-жестких и «ко­ рявых» пальцев революции, нетерпеливо перевертывавших еще не совсем до­ писанные страницы. Уже и сейчас есть ценители, кои, не задумываясь, пред­ почтут эти грубые хватки пальцев многим безукоризненно чистеньким сле­ дам кабинетной, спокойной усидчивости. Это не слова и не предсказания. Это уже констатирование факта. Ибо уже сейчас, вопреки Пильняку, роман чи­ тают не только историки, публицисты и литераторы, коим он рекомендовал книгу по ее выходе в 1 издании, но и «широкая- публика», коей, по той же его рецензии, «едва ли нужно его читать». Со времени сурового отзыва Пильняка роман вышел 3 изданием. К 1927 году и оно разошлось полностью в количестве 5.000 экземпляров. На рынке книги не достать. В библиотеках роман затрепан: он всегда «на руках». И чем далее отодвигается от нас героическая, но «страшная» эпоха, тем с большей охотой читает и будет читать жуткую книгу родов революции новый совет­ ский читатель. Как глубоко-верное отображение колчаковщины, она на сто процентов выполнила и выполнит для него свою историческую социальную роль. Она отображает для даго свою эпоху не только «страшным» содержа­ нием, «картинами пыток, расстрелов, разгромов, развороченных черепов, раз­ брызганных мозгов»*), но и беспримерно жестоким волевым равнодушием, безудержно-упрямым шаганием по развороченным черепам, через разбрызган­ ные мозги, напрямки через какие бы то ни было страдания—к конечным це­ лям революции. Это последнее столь характерное для гражданской войны, столь «историческое» и ценное оголено и рельефно подчеркнуто в романе именно той самой торопливой грубостью авторских приемов, той самой свое­ образно неуклюжей, но в конечном счете художественно прекрасной топор­ ностью, которую непривычный глаз воспринимал первоначально, как недоно­ шенное и недопеченое, как сырье. ///. КОМПОЗИЦИЯ «СТРАШНОЙ КНИГИ». Спокойная «биография»**) Сибири была прервана стихийной схваткой «белого» и «красного». В стремительном потоке развернулась другая, новая Сибирь. Новое качество. Роман кончается там, где достигается, кульминация этого катастрофического развертывания. Крушение белого мира, торжество мира красного—вот основная сюжетная ось произведения, которою сколот весь роман. Выдвигая социальное лицо сюжета на первый план, автор намеренно должен был в «Двух мирах» заслонить деревья лесом, заставить читателя по­ чувствовать всю девятимиллионную вздыбленную революцией Сибирь. Эта трудная задача была в 20 году совершенно нотой задачей. Чтобы дать «лес», автору нужно было предельно насытить роман не только событиями, но и «деревьями»—людьми, до отказа напичкать страни­ цы движущейся, мятущейся и борющейся людской массой. Обилие людей в ро­ мане должно было напоминать станции и теплушки и тифозно-вшивый 20 год. Автору удается эта трудная задача. Страницами романа захвачены ты­ сячи действующих лиц. Впечатление конгломератности жизни, ее многоли- *) Воронский— о «"Двух мирах» и «Щепке» в ст. «Об искусстве». **) Термин Н. Асеева («Ключ сюжета», «Печ. и Револ.». 1924 г., кн. II).