Сибирские огни, 1928, № 2

Глава 1. Атамановцы: 1) расстреливают; 2) насилуют; 3) жгут... Об’ектьг этих расправ—крестьяне: 1) умирают от ран; 2) сгорают; 3) сходят с ума; 4) бегут к партизанам и т. д. и т. п. Все «леса» романа на % представляют собою походный конспект аги­ татора, набросанный скупо и форсированно, с вынужденной небрежностью ре­ волюционного недосуга. Намеренно сухо шагая по кратчайшей, в ногу с агитационной мыслью, впереди чувства и интуиции, автор, кроме того, стискивает и тюкует мате­ риал, закупоривает отдельные сюжетные мотивы, торопится через отдельные жизни-винтики к большому социальному концу. В результате этой прессовки и закупоранности роман довольно часто раздражает непривыкшее к новым формам восприятие совсем слабо сделанными кусочками—сценами. Вот один из наихудших в этом роде образцов: Пятеро конных крестьян едут разбирать железнодорожный путь, чтоб ■спустить «белый» поезд. «—Если поезд спустим, расстреляют наших баб-то, Семен. Заложники ведь они. — Расстреляют. — У меня отца расстреляют. — Ну, и пусть, хоть всех родных, по крайней мере, будем знать, что за нас их убили, за наше дело. — Спустим. — Решено». Это заключительное «решено», эти необычно серенькие, как бы наро­ чито застуженные слова, не углубленные к тому же ремарками автора, ко­ нечно, не удовлетворяют читателя, ибо они не вмещают пафоса описанного события и напоминают страницу из Загоскина или еще более ходульную—из «Жизни за царя». Мы нарочно останавливаемся на недостатках: их нельзя не признавать, но в общем конспекте романа это пятна отдаленного, заднего плана. Они не выбивают из романа чувство и эмоциональность. Они лишь сдвигают внима­ ние читателя с безликих лиц в другую плоскость, в плоскость ощущения мас­ сы. Композиционное стремление выдвинуть эти массы на первый план заста­ вило автора подчеркнуто небрежно «смазывать» частности и детали. Роман «не доделан». Но «недоделанность» эта особеннаяг внутренне оправданная и внешне завершающая. Каждую главу романа автор темпераментно обливает кровью своего все­ гда взволнованного настроения. Но эта взволнованность в «Двух мирах» бо­ лее социальна, чем лирична, и потому в ней почти нет привычной дореволю­ ционному читателю комнатной интимности, обоснованности малейших дви­ жений маленьких частей и винтиков. Автор ведет не интимную беседу с глазу на глаз. Он часто «кричит», или на протяжении целых глав «рубит», как это отмечено уже критикой. Рубит скупо, с жестким утверждением неизбежности страданий, с закушенной губою, с проглоченным протестом «гуманной че­ ловечности»: «Так было!..», «Так надо!..», «Так должно быть!..». В 1920 году мы делали себе стулья из сутунков. Это было грубо, но крепко и практично. А самое главное— это было вполне адэкватно суровой, торопливой и аскетической действительности. Эти «стулья» рисуют свою со­