Сибирские огни, 1928, № 2

Остро рвать, дергать, взвинчивать настроение читателя до уровня нака­ ливания—основное устремление писателя. И «Два мира», и «Общежитие», и «Щепка» рвано царапают пассивность восприятия. Они дергают неотступно и настойчиво, в явных целях дать рваную рану, зазубрить ее «на носу» чи­ тателя, чтоб острей и дольше болела. Автор не только стремится хватать больно, с ущипом, проявляя жесто­ кость в области трактовки темы. Он и хватать предпочитает за «больное». Выбирает острую, злободневную тему. Иллюстрировать это не трудно. Гражданская война вызвала «Два мира». Книга появилась в 21 году, когда еще, буквально, не улеглись запахи трупов. Но вот с поля битв острота физического столкновения двух миров перенеслась в подвалы Г. П. У. Писа­ тель с жадным любопытством торопится туда же и дает «Щепку». Утихла борьба и диссонансом новому миру оскалился старый быт. Писатель уже кри­ вит о его пошлости своим «Общежитием». Только раз автор сорвался: в «Бледной правде» попробовал спокойный и тихий тон. Проба не удалась. Фактичность темы и спокойствие трактовки погубили рассказ, фн вышел бледным и затерялся. II. «СТРАШНАЯ КНИГА». Передают, что Ленин после прочтения «Двух миров» сказал о них: — Страшная книга. Он умел отодвигать рассматриваемые вещи в их исторический фокус. Без этого отодвигания «Двух миров» в их историческую перспективу книга, конечно, не может быть «страшной книгой», и никто больше не назы­ вает ее таковой. Она, во всяком случае, не страшней тех ужасов, через кото­ рые мы перешагнули. Но страшное лицо у книги все-таки есть, и мы не ви­ дим его не только потому, что мы огрубели. Мы пронизаны ненавистью и не мс-жем быть остро-чуткими на страдания. В слепоте к страданиям сказывается инстинкт нашего классового самосохранения, в ней—залог наших револю­ ционных побед. Только будучи жесткими и каменными, мы сможем перевер­ нуть страницу истории. Но наступит время, когда напрягшаяся в нас теперь ненависть пережи­ вет сама себя и схлынет. Вот тогда, читая книгу Зазубрина, мы, несомненно, будем содрогаться и «сжимать брови», ибо счастье революционных побед най­ дет тогда у нас еще одно измерение— в потрясающей глубине уплаченных за это счастье человеческих страданий. Роман станет тогда «страшной книгой» для всех читателей, а, вместе с тем, развернется в полной мере и его социаль­ ное значение, скрытое сейчас внутри жестких, сурово-сдержанных, ломаю­ щихся от засохшей крови страниц. Вполне естественно, что указанное достоинство книги не могло быть полностью оценено критикою сразу же на другой день после гражданских схваток. Роман не встретил у нее особенно теплого признания. Критика по­ ставила на романе штамп «полусырье». Во втором издании шаг к этому сде­ лал и сам автор*). «Полусырье», как обобщение недостатков, как бы впита­ ло в себя все их частности. И, однако же, «полусырье» сразу создало: автору имя в масштабе Союза. «Азиата» Зазубрина, изредка берет в орбиту своих литературных обзоров «европейская» критика. Признанный за автором талант скрепляется эпите­ тами: «несомненный», «бесспорный», «незаурядный». Автор определенно1при­ знан «творцом», хотя роман и не вполне признан «творением». *) Предисловие к роману «Два мира» в издании «Уралкниги».