Сибирские огни, 1928, № 2

ском, я их не читал, но, вспоминая накрашенную, напудренную и нарумянен­ ную семидесятилетнюю белокурую (она носила парик) старуху, какой я ее тогда знал, мне что-то не верится, что она могла написать что-нибудь дельное о Достоевском, как о писателе и человеке. Возможно, конечно, что я и оши­ баюсь. Другое дело—Кац. Его воспоминания чрезвычайно ценны и интересны. Помню один разговор Каца с моим покойным отцом.. Отвечая на какой-то во­ прос моего отца о совместной жизни Каца и Достоевского в казармах, он ска­ зал: —Да, трудненько жилось тогда Федору Михайловичу. Тянуться ему пе­ ред каждым унтером приходилось. Уж на что аккуратный был, а без затрещин не обошлась ему служба. — Неужели его били?—спросил отец. — Да. Два случая я сам видел... При мне фельдфебель один! раз его по- голове ударил, а потом как-то, при уборке казармы, от него же он зуботычи­ ну получил. Удивляться тут нечему. Ведь, это теперь, для нас, он—великий писатель, а тогда на него смотрели, как на преступника, вчерашнего каторжанина, не имевшего никаких прав... Этот рассказ Каца я никогда не забуду. Можно себе представить, сколько тяжелых, жутких минут пришлось пе­ режить писателю в годы его, почти десятилетней, сибирской ссылки. По выходе из Омской каторжной тюрьмы, оборванный и полуголодный по этапу он пришел в Семипалатинск. Каторжный бушлат сменила серая ши­ нель. Из каторжника он превратился в солдата, а солдатчина 1ч>гда мало чем отличалась от каторги. Вот в это-то тяжелое время и произошла, повидимому, его встреча с Елизаветой Михайловной Неворотовой. После долгих, жутких лет каторжной тюрьмы он понемно! у стал оживать. Но доступ в местное «светское» обще­ ство для него был еще закрыт, он был еще изгоем, и только старый семипала­ тинский базар с веселой, молодой калашницей Лизой подарил ему первые ра­ дости возвращающейся жизни...