Сибирские огни, 1928, № 2

— Ты бы похлопотал, Коленька, нельзя ли вещи-то эти вызволить?— попросила Анастасия Михайловна. Наивная старушка не представляла себе всю, мягко выражаясь, неустой­ чивость моего тогдашнего положения. Но посвящать ее в это не входило в мои расчеты, и, пообещав «все устроить», я поспешил покинуть стены этого госте­ приимного когда-то, но теперь крайне неприятного и опасного для меня дома. Прошел еще год. Над семипалатинскими песками вновь развевалось красное знамя. С белыми покончено. Радостно иду по давно знакомым ули­ цам, теперь покрытым снегом. Опешу навестить Анастасию Михайловну. Увы!—За этот год ее также не стало. Меня встретил старший сын Ни­ китиной—Константин. Справляюсь о судьбе ларьца с письмами. Оказывается, две недели тому назад кладовые были вскрыты, и все хранившееся в них иму­ щество Неворотовой и Никитиной было вывезено. — Куда? — В кладовые Губтрамота... Дальше—месяцы самых упорных, горячих поисков и... горькое разоча­ рование: письма Федора Михайловича Достоевского, те самые письма, кото­ рые я когда-то—десять лет тому назад—держал в руках,—навсегда и бесслед­ но погибли в дебрях этого славного учреждения. Прошло еще 8 лет. Я не прекращал поисков. Летом прошлого года я опять был в Семипалатинске и, как это ни смешно, пытался найти хотя бы след этих писем. Конечно, смешно! За эти годы превратились в дым целые архивы, целые библиотеки. Очевидно, и письма Достоевского’ не избегли общей участи, иску­ ренные кучерами Губтрамота. Письма погибли. Это несомненно, но след их мне все-таки удалось ра­ зыскать. В конце прошлого года я получил письмо от племянницы покойной Неворотовой— Н. Г. Никитиной. Она была особенно дружна с покойной те­ тушкой. Только ей разрешила Елизавета Михайловна однажды прочесть хра­ нившиеся у нее письма. Узнавши о моих хлопотах и поисках, вот что написала мне Нина Гот- фридовна: — «К сожалению, много сказать об этом теперь не могу, т. к. письма были реквизированы1и с др. 'вещами отправлены в Комхоз, где они, очевидно, выброшены. Этих писем, пожелтевших от времени, с обмызганными углами от частого перелистывания (ибо тетушка гордилась ими, как особо выраженно­ му вниманию к ее особе, тогда молодой, веселой, ловкой и на слово и вообще интересной), было более двух десятков. Письма были длинные, написанные оди­ наковым, но нервным почерком Достоевского. Были в них пояснения и ответы на письма Елизаветы Михайловны Неворотовой, которая, как сирота, одино­ кая девственница, воспитывавшая большую семью сестер и братьев, считала этот крест непосильным, но, заглушая в себе свои интересы к жизни и воз­ можному счастью, она считала жертву необходимой. Мыслила о ней, как о долге, черпая в этом силы для дальнейшей борьбы, она находила в этом свое назначение и цель жизни. Естественно, что1Достоевский, человек в высшей степени чуткий, психолог, писатель и художник, сам носивший в душе неиз­ гладимое, переживаемое горе и печать неизжитого страдания—не остался глух к письмам тетушки. Пожалуй, он подкреплял ее в борьбе и неясности жизни и утешал ее тем, что задача ее велика, назначение свято, что она, как скульптор, может из того детского материала, который в ее распоряжении, вылепить хорошие изваяния, придав чертам будущего желательное направле­ ние честного человека и хорошего борца. Здесь Достоевский даже увлекался,