Сибирские огни, 1928, № 2

сто занимала Елизавета Михайловна в жизни Достоевского, в годы его семи­ палатинской ссылки? Для решительного разговора с Елизаветой Михайловной я выбрал празд­ ничный день. Мне почему-то казалось, что старые люди бывают добрее и от­ кровеннее в праздники. Старуха только что пришла от обедни. На мое счастье, у нее, действи­ тельно, в этот день было особенно хорошее настроение. После завтрака я сказал ей, что скоро уезжаю и перед от’ездом мне бы хотелось поговорить с нею по одному важному делу. Старуха насторожилась. Она больше всего на свете боялась, что у нее будут просить денег. Для этой боязни у нее было ос­ нований более чем достаточно. Давно когда-то она дала в займы одной своей приятельнице довольно крупную, по ее средствам, сумму и до самой смерти не могла дождаться возвращения долга. Зная это, я успокоил ее, и она приветли­ во пригласила меня в свою «светелку». Тут уже я пренебрег всякой осторож­ ностью—прямо и просто сказал Елизавете Михайловне, что хочу поговорить с нею о Достоевском, с которым, я знаю, она была хорошо знакома и некото­ рое время переписывалась. Я не скрыл, что меня особенно интересуют письма Федора Михайловича. — Знаю, знаю, что тебе письма нужны, Коленька. Знаю, что если от­ дам—ты их в журнале напечатаешь. Так, ведь? — Если вы разрешите, напечатаю. — Так вот, Коленька, пока я жива—этому не бывать. Не хочу, я, что­ бы все знали, что писал мне Федор Михайлыч. Когда умру—другое дело, пусть все читают. А письма эти я тебе оставлю. Так и в завещании напишу, я уже говорила об этом Настеньке (Настенька—сестра Елизаветы Михайловньг— Анастасия Михайловна Никитина, у нее в доме жила Неворотова),—письма твоими будут. А пока я жива, и тебе читать их не дам. Это было сказано тоном, исключающим всякую возможность каких- либо дальнейших уговоров и просьб, но я все-таки решил попросить Елизавету Михайловну показать мне хотя бы одно письмо. Я уверил ее, что никогда не видал рукописей Достоевского. — Почерк Федора Михайловича посмотреть хочешь? Почерк покажу, только читать не дам. Потом прочтешь, когда меня не будет. Елизавета Михайловна открыла небольшой кованый ларец, в котором, очевидно, хранились все ее драгоценности. Письма лежали сверху—довольно об’емистая серая стопка исписанной бумаги, перевязанная отцветшей от вре­ мени голубой ленточкой. Да и самые письма были основательно потерты: по- видимому, обладательница их частенько перечитывала пожелтевшие от вре­ мени, строки. — Вот, посмотри почерк Федор Михалыча. Не очень разборчиво он пи­ сал, разбирать мне его трудно было спервоначалу, пока не привыкла, а теперь уж я их почти наизусть знаю.' Она передала мне всю пачку. На первом, сверху лежащем письме я успел прочесть: «Милая Лизанька. Вчера я хотел увидеть Вас...». В одном из углов стояла дата— 1854 г. Числа и месяца я не запомнил. Очевидно, заметив мой нескромно опущенный взгляд, Елизавета Михай­ ловна быстро выхватила у меня из рук письма. — Довольно! Почерк посмотрел, а читать нельзя... Я убедился в одном: да, это были письма Ф. М. Достоевского. До этого я тщательно изучал имевшуюся в Семипалатинском областном музее неболь­ шую рукопись Достоевского и теперь, сравнив с нею письма, убедился в их подлинности. Количество писем в пачке определить было трудно, но, судя по об’ему, в ней было не меньше 40-45 листов разного формата.