Сибирские огни, 1928, № 1

Мариша украдкой оглядела свою соседку. Та лежала неподвижно, две длинные спутавшиеся косы были положены на подушку, как нечто посторон- нее. Беспомощные линии тела угадывались под одеялом. Соседка была по- детски худа, ее милое личико заострилось, потемневший рот был вяло рас- крыт. Она истекала кровью. — Сестрица!—вдруг повернулась она в Маришину сторону. Мариша испуганно спряталась за одеяло. Белая тень склонилась над изголовьем соседки. — Из деревни приедут... нонче... так уж пустите... они мне об до- машности... расскажут. — На пять минут разрешается,—говорит, улыбаясь, румяная сестра. После нее остается тонкая струя духов, которая кажется странной в болезненной больничной духоте... ... Когда медлительные часы пробили четыре, на пороге палаты встал рыжеусый мужчина. Он смущенно переваливал в руках желтый кулек, сколь- зил глазами по кроватям и улыбался. — Таня!—крикнул он, остановившись на Маришиной соседке, и мгно- венно задохнулся. Женщина перекатила голову на соломенной хрустящей подушке. Рыже- усый бросился к постели и, не найдя табуретки, отогнул, собираясь сесть, край одеяла. Женщина сморщившись, поймала его руку. Но было уже поздно. Он увидел багровый кусок простыни, торопливо его прикрыл и уронил кулек. Из кулька высыпались на пол розовые конфекты. — Таня... Таня...—твердил он, неуклюже сжимая ее сухонькие ручки, и в его глазах, в дрожащем лице было столько страха и любви, что Мариша отвернулась и прикусила губы. К старой женщине, что лежит в углу, пришел муж, черный, маленький и тихий. Он молча сунул на ее белый столик бутылку молока и сайку и сел на краешек табурета, не спуская глаз с бледного, закинутого лица больной. Мариша вышла в коридор. Часы, хрипя, собирались звонить. Мариша подошла ближе. Минутная стрелка падала медленно и бесстрастно, за ней неслышно ползла часовая. До операции оставалось ровно шестнадцать часов. Хлопнула входная дверь. До Мариши дошла волна сырой свежести, запах вечера, улицы, человеческих голосов. Как странно! Неужели существует мир за этими желтыми стенами? Разве не все заключено в шестнадцать часов ожидания и в этот серый халат, так трогательно и так страшно похожий на кимоно? Мариша вернулась на койку. Палата, утомленно переговариваясь, собиралась спать, в этот ранний час, когда громадные окна еще наливались сиреневым соком вечера. Придет долгая ночь, пропитанная трудным дыханием больных, тревожным хрустом постелей. Бесшумные тени будут скакать по углам палаты, желтый язык лампы раскачивается под потолком. Мариша подошла к окну. За окном угадывались вечерние огни города. Они трепетали на запотевшем стекле и переливались, близкие и далекие, странные и очаровательные. Мариша вытерла стекло широким рукавом халата, положила подборо- док на переплет рамы и замерла. Площадь, которую она торопливо перебегала еще вчера, показалась ей невиданной и прекрасной. Быстрые людские тени, смутные и веселые голоса, черный простор площади, рассеченный золотыми лезвиями фонарей,—она не замечала этого раньше!