Сибирские огни, 1928, № 1

— Сейчас был скандал,—проговорил он, все еще глядя в окно.—Эта ее безответность, это молчаливое шпионство... чорт возьми! Дзюбин сдвинул кепи на затылок и ладонью вытер вспотевший лоб. Глаза его светились злобой и страданием. Мариша спрыгнула с постели, сняла кепи с Леонида и пригладила его взбудораженные волосы. — Милый, ты измучился. А я... тоже... сегодня...—Она закусила губы и, оправившись, закончила торопливо:—Разденься, давай пальто. Поговорим. Леонид снял плащ и рукой провел по Маришиной вспыхнувшей щеке. — Я тебя не понимаю. Ты отгораживаешься от., этих вопросов. Ну, о нашей связи... о семье. Мариша заботливо повесила плащ, надела кепи на гвоздик и обернулась к нему совсем спокойная. — Когда любишь—не хочется рассуждать... — А женщина, которая от этого страдает? Мариша взглянула на него растерянно. — Я о ней не думала... Она опустила голову и качнулась отрицательно. — Я о ней не умею думать... Леонид взволнованно зашагал по комнате. — Но мы с тобой, в конце-концов, завязали узел, который... я думаю, что... — Да,—согласилась Мариша,—большой узел. Сядь сюда. Я могу ска- зать, как я думаю. Сядь же! Дзюбин посмотрел на ее лицо. Оно показалось ему осунувшимся и строгим. — Мы оба коммунисты,—начала она фразой, сказанной им в памят- ную ночь. Дзюбин чуть приметно вздрогнул.—Мне думать не о чем, я сво- бодна. У тебя—семья. Узел можно разрубить... все зависит от тебя. Но ты предпочитаешь грызть узел зубами потихоньку. Вот так я думаю. Вчера у меня еще не было этого, но сегодня... — А, ведь, я тебя совсем мало знаю,—задумчиво сказал Дзюбин и на- хмурился. Мариша встала, распахнула окно. На дворе шумел ветер, в комнату метнулась ветка засыхающих вьюнов и, вздрагивая, легла на подоконник. Леонид оторвал листок и сказал, рассеянно его разрывая: — Я так устал... Я не люблю осени, Мариша... — Ну? — Поговорим завтра?..—он умоляюще и нежно поднял за подбородок ее опущенное лицо,—смугленок ты мой! ...Ночью, провожая Леонида, Мариша остановила его на лестнице. — Ты что? — Дай ухо... Она провела влажной рукой по его лицу, нашла ухо и шепнула по- рывисто: — Леня... я... беременна. Дзюбин дернулся из ее рук, как ужаленный. Лестница глухо заскрипела. — Это невозможно!—крикнул он, забыв, что дом спит—чуткий и чужой. — Тише, сумасшедший!—испуганно зажала ему рот Мариша. Она ста- щила его вниз. У ворот Дзюбин повторил взволнованно: — Это невозможно. Ты прости, я говорю глупости, но ты понимаешь... тебе нельзя.