Сибирские огни, 1928, № 1

тела. Потом она бросила зеркало на постель, со страхом и любопытством потрогала упругие сосцы грудей и прижала пальцами нежное, чуть припухшее тело в разлучине под ребрами. Здесь она ощущала смутную неловкость, от- сюда поднималась тошнота. Она остановилась, пораженная непостижимой и грозной тайной тела. — Беременна... У соседей резко двинули стулом. Мариша вздрогнула и обернулась на звук так испуганно, будто стул бросили в ее комнату. — Они знают,—с ужасом подумала она о соседях. Торопясь и дрожа от холода, она натянула белье и забралась с ногами на постель. Башмаки остались стоять среди комнаты, беспомощно распластав на полу длинные черные шнурки. Вот она просыпается утром, сбрасывает одеяло и поднимается на лок- тях, живот—круглый и горячий—ложится ей на ноги. Задыхаясь, она натягивает ботинки и шнурует их как попало (как у со- седки, вечно с пятого на десятое, говорит, «тяжело нагибаться»). Вот она идет по улице походкой, отгибающей тело назад, пальто у нее книзу раз'еха- лось и не закрывает живота. Люди смотрят на нее холодно и насмешливо, шепчут и указывают пальцами. — Нет, нет!—машет руками Мариша.—Нельзя. Я этого не допущу. Она крепко зажмуривается. Из глаз выдавилась слеза, медленная, тя- желая. Слеза ползет по щеке, и Мариша слизывает ее с губы. Она соленая. — Нельзя! Нельзя!—отрывисто шепчет Мариша и широко раскрывает глаза: они темнеют и наливаются злым огнем. И тут только, первый раз за весь день, Мариша вспомнила о Дзюбине. Она холодеет, срывается с постели и бегает по комнате, сжимая смуглые кулаки. Какая наглость! Весь позор падает на нее. Она может отвернуться от людей и сделать вид, что сплетни ее не касаются. Но живот, незашнурованные ботинки, желтые мешки под глазами! Вот, если бы он так пострадал, так исковеркался! Ка-кая наглость! Она мечется и повторяет слова, сказанные до нее и прощенные тысяча- ми женщин. Внезапно она останавливается и горстью зажимает прыгающее сердце. В приемной у врача бледная женщина, похожая на монашку, сказала соседке: — Ребенок шевелится первый раз та пятом месяце. Мариша опять трогает нежную разлучину под ребром и улыбается. — Ведь, он живой. Живо-ой. Ма-аленький. Мариша, как ослепленная, идет по комнате, подобрав руки к груди, будто она укачивает ребенка. — Зернушко мое... Сынинька...—сгорая от радости, шепчет она:—Ко- мочек мой, голубые глазки... Спи., ты мой... ты мой... О-о! О-о! О-о! VI. Вечером пришел Леонид. Не снимая кепи и плаща, он прошел к окну, мимоходом пожав руку Марише. Мариша посмотрела на его широкую спину, сжалась в комок, сцепив вокруг колен дрожащие руки. Она подумала, что ни за что не скажет ему того, чем горела и мучилась весь длинный день... Дзюбин помолчал и медленно повернулся к ней.