Сибирские огни, 1928, № 1

Я околемался. Выглядываю из-за тряпья: Якуня-Ваня! Стоит у порога Бо- рисок, а Дунярка к нему ластится и даже тулупчик стаскивает. Ладно. Раз такое дело, я личность не таю. Высовываюсь с полатей и на- чинаю здоровкаться. — Здравствуй, говорю, братан, собачья печень! Борисок заахал. Я слезаю с полатей и беру Бориска за правую руку. — Борисок, говорю, подстиг ты мою залетку, как ястреб цыпку, но я на тебя злого не мыслю, а только прошу об одном: будь ты, Борисок, надеж- ной выручкой! Борисок скраснел. Мы расцеловались. Борисок выставил четвертуху крупянской, мы выпили и стали думку обдумывать: куда мне теперь путину держать. Подумали-подумали и вынесли резолюцию: итти мне по южному напра- влению, пока не подстигнет линия, а там на любом полустанке влезти в вагон и драпануть на Томск. Борисок пошел за снаряженьем. Мы остались с Дуняркой. Дунярка глаз не поднимает. Я занозу в живом мясе таю, но вида не показываю и разные бубни-козыри в разговор вставляю. Сам, между прочим, думаю: — Что с бабы взять? Баба, будто кошка. По скорости пришел Борисок, принес лыжи да полушубок. Полушубок на-взгляд подходящий, латки на нем, ровно копейки, а в правый рукав зата- чена заплата на манер военно-пленной перевязи. Я надел полушубок, сложил припас в холстинку. Отправляюсь в пуп.. Борисок пошел проводить. По городу шли осторожно. Распростились у кузниц. Буран угомонился, ночь пала теплая. Я дал наказ насчет весточки родителям, ухетовал лыжи и побежал. В тую ночь пробежал верст сорок. Под утро залез в стог сена и за- дневал. Таким манером шел пять суток: днем хоронюсь, ночью иду. На шестые сутки кончился припас. В холстинке ни ломтя хлеба, ни та- баку на завертку. Я вычах до отказа. До солнозаката все же остановки не делал. На солнозакате вышел на опушку. Огляделся. Идат от той опушки скат, а по скату, верстах в трех, станция видна, телеграфные столбы и паро- возик. Узнал я тую местность. По всем приметам, Калачики, выходит, станция. Расчудесно. Я лыжи сбросил и по скату спустил. Присел отдохнуть. Солнышко на закате. Снег от него кровяной. Я выгадываю затемно до Калачиков добраться. Встаю—что за притча: ноги не идут. Побился-побился—не идут. Делать нечего. Пал я на земь и пополз. Ползу на четырех костях, по- следних сил лишаюсь. VII. Приведенные в негодность герои умирают, как правило, в конце романа. Этот рассказ не был бы окончен, если бы в нужное время из-за мохнатой опушки леса не появился зимний обоз. Впрочем, это был обычный обоз, наполняющий вечернюю тишину прон- зительным скрипом полозьев. Подводчики шли размашисто. Они понукали коней, торопясь к ночевке. Их кости ныли от холода.