Сибирские огни, 1928, № 1

— Ох же и па-ахнет кому-то! Не-ет, не могут актеры в пешки играть... По лестнице, запыхавшись, бежит Казик Смиренский. Он останавлива- ется у перил и стряхивает шапкой снег с воротника пальто. — Сейчас... Заломов зарезался,—говорит Казик,—едем. Цибулев вынимает из бороды трубку и широко крестится: — Ц-ц... ска-ажи пожалуйста... а? Вчера только в пешки со мной играл, а? Ну... царство небесное. Хороший был человек... Ходи. Семенов и Казик едут в общежитие. Сани скользят по белым улицам, глаза—по деревянным заборам: Павел 1... Павел 1... Синие солдатики бегут по желтому полю, рассыпались в цепь: — Б-е-н-е-ф-и-с. У ворот общежития шевелится темный сгусток людей. На крыльце мили- ционер трет озябшие уши. В комнате Заломова театральный врач, обернув- шись к окну, протирает очки носовым платком, и, низко склонившись над столом, скрипит пером по бумаге начальник милиции. Заломов лежит на спине у кровати, бросив в сторону длинные руки. Синеватые червячки криво спол- зают из черного горла на рубашку, на голубые старенькие подтяжки, юркают под кровать... ...В спаленке у комической старухи Голубевой тихо сидит на кровати жена Заломова—Елена Степановна. Рядом—несколько белых актерских лиц. Елена Степановна не плачет. Одной рукой она цепко схватила металлический прутик кровати, пальцы другой глубоко вдавила в серую свою щеку. Она к чему-то внимательно прислушивается, ждет и, жалко тряся головой, говорит в тишине простые, отрывистые слова: — С репетиции пришел... все ходит, все ходит по комнате и пальцы кусает... Говорю: Петенька... перестань, миленький, волноваться... тебе играть сегодня... бенефис твой. Может быть выпьешь портвейну, я схожу?.. Сбегала за портвейном... а он все ходит... ходит... Потом... Погладил меня по голове., ласково... и говорит: «спасибо... деточка... заботишься обо мне»... Открываю бутылку... а сама оглядываюсь... потихоньку... Вижу—из-под матраца... доста- ет что-то... Подбежала к нему... у него... бри...бритва в руке...б...ритва... Я вырываю... кричу... Отталкнул меня... в грудь... к двери... упала я... а он... а он... Елена Степановна оглядывается на дверь, вздрагивает и, наклонившись к Голубевой, таинственно шепчет: — ...волновался он очень всегда... Сколько раз... отнимала у него... бритву... И сколько раз говорил: «Давай вместе умрем, деточка»... Проснусь ночью... проснусь, а он... тихонько так... гладит мне шею... «Люблю, говорит, я тебя, деточка... ты у меня все»... Часто Петенька... плакал... Она поднимается и умоляюще складывает на груди руки: — Пожалуйста... я яас очень прошу... пустите меня к моему мужу... К мужу Елену Степановну не пускают. Вечером театр бурчит об'емистым сытым желудком—нестройным че- ловеческим гулом. Публика вьется по коридорам, струится по лестницам, кру- жится в фойэ и постепенно, густой копотью оседает на белых балконах, на партере, в ложах. В черную щель занавеса протискивается к рампе администратор Аппо- лонов. Он поднимает руку. — Ч-ш-ш... — Граждане,—говорит Апполонов,—на мою долю выпадает печальная обязанность анонсировать о большой и непоправимой нашей утрате... Вы X O J Щ Ни нам. ни людям...