Сибирские огни, 1928, № 1

— Меня искалечили... Боже мой, до чего меня искалечили! Лет шесть назад я был совсем здоровым и цельным... я не имел понятия об этом... белом дьяволе, а теперь я дышать не могу без него... Я перестал чувствовать себя человеком. Во мне зияет огромная черная трещина и через эту трещину—я чувствую — по капле вытекает из меня жизнь... Смешно: меня исключили из союза! Какое это может иметь для меня значенье, если я давно уж исклю- чен из жизни?.. Вы понимаете? Шура Мерц мрачно смотрит на окна и сосет беленькую трубку: — И мутно-белыми квадратами Два обозначились окна... — Н-да... пессимизм, свойственный современной разлагающейся интел- лигенции, как любят теперь говорить... хотя актеры и не интеллигенция, а... как у Гоголя: «ни то, ни се, а чорт знает что»... Распечатай Казик. Казик осторожно поднимает палец: —• Последний. Пожалуйста, ма-аленькими понюшечками, братцы... ...В комнату медленно вползает утро. Лампа слабо кашляет и дергает зеленым глазом. Казик с болью смотрит на пустую, уже тщательно вылизанную кем-то вощеную бумажку из-под порошка, потом искажает лицо идиотской улыб- кой, быстро опускается на четвереньки и ползет под стол. Он ищет упавшие белые пылинки. — Встань!—шопотом кричит Шура Мерц и бьет по столу беленькой трубкой,—сейчас же встань! Скот... ...Заломов идет по пустым снежным улицам. Серые утренние домишки брезгливо косятся на него темными сердитыми окнами. На углу дремлет об- сыпанный снежной пудрой, овчинный извозчик. Унылая лошаденка скорбно, по-старушечьи, опустила седую вздрагивающую губу. Пьяный человек вывер- тывается к саням и негромко требует: — Извозчик... подавай... на три аршина кверху... Извозчик лениво косится на пьяного и привычно отвечает: — Што-ж?.. моя веревка, твоя шея—можно. Заломов садится в сани, извозчик суетливо дергает вожжи и веревоч- ным кнутом хлещет по острым лошадиным ребрам. За городом где-то встает студеное солнце. Василий Иванович Цибулев и актер Семенов играют в шашки. Черная вонючая трубка спряталась в косматой бороде Цибулева и чадит оттуда синим махорочным дымом. Цибулев шаркает по доске кругленькими деревяшками и хрипло поет: Лынка, лынка, Лакатынка, Шагом-магом, четвертак, Старый нюхает табак; Не доехал до границы— Скинул шапку, рукавицы, Тески-потески, Ударили в доски, Поехали в Москву, Купили коровку. Коровка-то с кошку, Доится на ложку—» Ни нам, ни людяй --> . И ни маленьким детям... Пока Семенов удивляется бессмысленным словам песни, Цибулев фукает у него шашку, дарит одну свою, а сам забирает трех и проходит в дамки. Потом он смешливо крутит носом и кисло морщит лицо: