Сибирские огни, 1928, № 1

тут поломойки и рассыльные? Или: при чем тут искусство? Явная чушь. Я двадцать пять лет на сцене, дорогой мой... Но эти вот годы—я не актер. Нет. Ничего подобного. Я советский служащий по семнадцатому разряду, и у меня есть «норма выработки»... как у слесаря. «Норма выработки»... Вы понима- ете?.. Ха!.. В пондельник, накануне открытия сезона, в театре общее собрание группы и технического персонала. Пришли рабочие сцены, уборщицы, биле- теры. Актеров почти нет: актерам не нужно заниматься политикой—им нуж- но заниматься искусством. Заниматься политикой явились: комическая ста- руха Голубева, суфлер Баранович, администратор Апполонов и режиссер. Мо- лодой человек, с рыженькой бритой головой, в длинной новой толстовке, от- крывает собрание. Это—председатель местного отдела союза «рабис». Он го- ворит «портфель» и «протокол» и таскает с собой толстую папку с циркуля- рами и прошлогодними газетами. По профессии он—фельдшер. Он трудолю- биво машет рукой, раз'ясняя задачи советского театра. — ...и производственную программу театра... приспособить к обслужи- ванию широких рабочих масс... культурное и художественное воспитание. К концу собрания, когда нестройно, тягуче поют Интернационал, из ак- теров остается только старуха Голубева. Она терпеливо, как в церкви, слу- шает монотонное пение и сухой ручкой прикрывает зевающий рот. ...В конце октября благополучно открывают сезон. Хозарский оби- женно играет голубую роль (едет на суфлере), героиня томится без любовника. Седьмого ноября, утром, к Заломову приходит Казик Смиренский. В грязной ночной рубахе Заломов лежит на диване и читает роль. Желтенький хилый котенок свернулся на его животе, и Заломов тихонько поглаживает кошачью мягкую спинку. Жена Заломова Елена Степановна разжигает на окне хриплый копченый примус. — Идемте на манифестацию, Петр Николаевич. Заломов трет отвислую щеку. — Какую манифестацию? — Сегодня годовщина Октябрьской революции. — Революция? При чем же тут я?—удивляется Заломов.—Нет, до- рогой, не пойду. Не люблю. Он мутно смотрит на Казика рыхлыми, как студень, глазами. Потом заслоняет их изношенными веками. — Болен я... знаете... болен совсем. Желтенький котенок зевает, высовывая остренький свежий язычок. В коридоре Заломов догоняет Казика, шлепая ночными туфлями, и бе- рет его за руку. — Простите, дорогой... Не можете ли вы мне достать еще... ну, хоть грамма два. Вы понимаете? Казик выпячивает губы и глядит на потолок. — Трудно,—вздыхает Казик,—в этой дыре кокаин можно достать только в аптеке... Постараюсь. — Спасибо, дорогой... Заломов, согнувшись, тяжело идет в свою комнату. По улицам густо идут профсоюзы, школы, красноармейские части. Сверкают золотыми маковками пожарники. В грузовики, как в об'емистые неуклюжие вазы, втиснуты тугие букеты пионеров.