Сибирские огни, 1928, № 1

ние. Уважения к нему никакого. Образины его не вижу. Также слабо представляю личности Капустина и Колпакова, хотя и понимаю, что они неспособны к войне и за- ботятся о том, лишь бы их не трогали... К офицерским гулянкам песни приходились как-раз под масть. Партизан Жарков деловит, храбр, умен. Питаю к нему уважение, но личность его для меня гуманна... Шибко длинных и скучных описаний не нападала. Всюду было слушать инте- ресно. В споре Мотовилова с Барановским о правде я была, конечно, на стороне Барановского... «Два мира» выставляет на вид всю человеческую злобу, ненависть, самолюбие и подлость и в то же время—усиленную борьбу и жестокую расправу одних над дру- гими. В книге красота, может быть, и участвует, но я ее почти не заметила. Тайга опи- сана хорошо. Вышла бы, вероятно, еще лучше, если бы в ней изображались не воен- ные приключения, сеявшие смерть и страдания, а что-нибудь другое. Помню слова пи- сателя: к р о в а в ы е п о с е в ы д а ю т к р а с н ы е в с х о д ы . . . Хорошо! В книге иочти все места видны. Но художественнее всего показались мне картины: обоз Мото- вилова с больными, лежавшими в дровнях, недалеко от дороги, на снегу валяются мертвые люди, лошади, и всюду большие пятна крови, ровно разбросанные цветы; по- том еще оставленное Мотовиловым пристанище; убитое семейство офицера у потух- шего костра; вороны садятся на головы детей и выклевывают глаза и мо з г- Всякие мысли и чувства остались от книги. И радостное—к победе красных, и печаль о потерпевших и погибших людях, и ненависть к гнусным и безжалостным зло- деям—Орлову, Пестикову, Жестикову и другим. Не совсем понравилась мне выходка Спирьки, который гак зверски через речку убил отца. Отец еще не пришел в себя от удивления, что встретил сына на ьлйне. Спирькин поступок я не одобряю и не уважаю... Эта сцена напомнила мне встречу в битве Тараса Бульбы с сыном. Только там убийство вышло наоборот, чем здесь. Но у Гоголя почему-то получилось трогательно, а здесь—нет. Тарас породил сына, вы- растил, на измене его застал и убил. Верно это. А Спирька зря уколотил отца. Отец еще ничего, а он его бацкнул. Спирька—молокосос. Ему и на войну-то еще рано... Ну, пусть так: отец к белым, а он—к красным. Враги, значит, политические. Хорошо. Но писатель же малость помянул, что перед стрельбой Спирька вспомнил отцову ласку. Надо было получше тут описать. Я ждала так: Спирька убьет отца по горячности, по глупости и по солдатскому подзуживанию, но, а потом, когда опомнится, выронит из рук винтовку, схватится за головушку и начнет метаться и каяться о своем плохом, необдуманном поступке. Случилось так, мы почувствовали бы к Спирьке жалость и уважение, а то этого нет. Спирька оказался, по-моему, таким же дурным зверем, как Пестиков или Жестиков. Убийством отца Спирька не украшает революции, а пятнает ее. Не злюсь я на отца, а злюсь на Спирьку. А этого не должно бы от книги по- лучаться. ШИТИКОВ Д. С.—Баба моя (М. Т. Шитикова. А. Т.), говорит уклонно. А я буду говорись пространно (Ко мне. А. Т.). Слухай! Я тебе наперед говорю: ежели ты к какому-нибудь моему слову не приложишь понятия, то спрашивай, к чему оно ска- зано. Я тебе раз'ясню, чтобы это слово до всякого людского понятия дошло об'ясни- тельно. Понять слова мои можно всяко, ежели который человек этого пожелает. Мо- жет, поймут и с точки зрения политического уклона к меньшевизму или к крестьянству. Ведь мы, мужики, много разного выражаем. Но надо сделать так аккуратно со свои- ми мыслями, чтобы т а м - т о , свыше нас понимали настояще. Это—предисловье. Пиши дальше. Читал ты эту книгу. Кончил. Да, постой— Хочется мне высказать свою мысль без выдерга, а сложно и складно... Чтобы весь резонт был выведен... Читал ты. А я слухал бы, слухал и слухал. Она меня, эта книга, дюже заинтересовала. Она долго учила меня быту, какой был при Колчаке и при гражданской войне. Я не затомился еще слухать ее, и—хлоп!—книга кончена. И мне ее было жалко-жалко (Наклонив- шись к моему лиц}-, просит нежно и убеждающе. А. Т.). Пожалуйства, ты так и пропи- ши: жалко-жалко! Два раза это слово поставь! Я тебе подовторю, жгло меня всего это писание (Поднимается, размахивает руками и патетически восклицает. А. Т.). Так и сказал бы я писателю: Эх, брат, хорошо ты написал, но мало. Еще от ума твоего хочется послухать! Вот тут в чем дело-то... Как обсуждать всю эту представленную сложность? Какой подход? Кабы я умел писать, как баба моя Маланья Тимофеевна, я прокритиковал бы книгу не так, как она! Я бы каждое слово прогнал п о - г р а ж - д а н с к и , п о - к о м м у н и с т и ч е с к и и п о-о п п о р т у н и с т и ч'е'с'к'и? («Ви- тиеватость», очевидно, результат увлечения « И с т о р и е й В КП (б)» Е. Ярославско- го. А. Т.). И сказал бы: нате, люди, читайте! Мыслей у меня—полный зоб. Но прозоро- чисто и чисто их сейчас не скажешь. Забываешь. .. Одним словом, ты читал книгу, и как все равно передавал нам электрический звук—радиво. И передает, и передает, и передает... И ты только и знаешь, что ловишь