Сибирские огни, 1928, № 1

ц о д к р а ш е н и е было... И, главное дело, наречие народностей всяких у писателя ясно выходит. Татары, китайцы, чехи, французы—под нацию подведены точно. Видал я их на войне... Сильно тукнули меня по сердцу слова попа Воскресенского на партизанском ми- тинге в школе: «Я н е в ы п у щ у и з р у к о р у ж и я д о т е х п о р , п о к а н е б у д е т у н и ч т о ж е н п о с л е д н и й и з э т и х г а д о в»... Скажи это ка- кой-нибудь партизан, не так бы меня задело. А то поп сказал, от которого таких слов и не ждешь! Поражает этакое поповское слово... В книге густо песен. Все они придуманы к случаю, складно... Рагимов? Грузин он. Ему воевать—дай. Он без драки не будет жить. Дома он» и доветру без кинжала не ходят... Перед началом чтения у писателя оговорка есть насчет того, что книга его не доделана. Верно, она не шибко выглажена, но крепкая. Не нужно ее доделывать, еже- ли для деревни... Вот Колчак почти не обрисован. Это плохо. Фронт писатель захва- тил, тыл тоже захватил, а центральное правление не взял. Но... как сказать? Можно и без центральных обойтись. Не в них дело. ЗУБКОВА В. Ф.—Умный или глупый был Колчак, злой ли, хитрый ли, или мяг- кий—это нужно в такой книге рассказать. Колчаковщина описана, а самого главаря почти не видать. Показать его надо, что он за чучело был... Да еще мало обрисованы буржуи, которые на Восток убегали. Одна милочка какая-то есть. СТЕКАЧОВ Т. В.—И нежные места в книге есть. Смерть Запистовского, как Татьяна Владимировна поцеловала шашку Барановского и провожала его на войну... тут как-то смешано: нежное с боязным. Часто такое приходится... Чуть не из каждой главы можно сделать целую пьесу для театра. По четырем дорогам ведется рассказ, а все понятно. Bo-время писатель переска- кивает от красных к белым, от фронта в тыл. СТЕКАЧОВ И. А.—Ведет писатель читателя правильно. Поведет-поведет, главу кончит—остановится. Про другое зачнет. Перервет на самом интересе и вернет на первую дорогу. И тебе любопытно и то, и другое. Манит, значит. Так ты все время и думаешь: а ну, еще послушаю. Она сама тогда, книга, волокеть тебя. НОСОВ М. А.—Раньше мы на заводах так-то ждали: придешь к заводским во- ротам и ждешь—вот сейчас начальство придет выбирать нас на работу. Выйдешь,— не выберет. Завтра опять идешь и ждешь. Долго так-то ходишь. Ждешь: авось когда- нибудь выберут... Я не робкого десятка, а и то сердце у меня тряслось, как осиновый лист, когда шло описание войн. Сижу и ходуном хожу—эх, дал бы сейчас какому-нибудь белому! Ярь большая брала... Спекулянта, который разговаривал с профессором, темно вижу... Язык авторов, можно сказать, в полном достижении народности. Советский и армей- ский дух может поднять. Все слова в тебя влипают. Разных мелочей в книгу можно бы еще добавлять сколько хошь, но и так гоже сделано. Пожалуй, немного вставишь другого прочего. Действительно, нехватает подробностей о Колчаке. Это справедливо. Если б не пристигло ему офицеров встречать, может быть, мы и совсем бы его не увидали... Про него нужна добавка.... Вот уж, действительно, художество: лес партизаны пилят, дорогу себе прокла- дывают! Пахнет смолой, а еще гуще—человечьим потом. Во! Носом чуешь... Слов у писателя бывает мало, а картина получается... Застрелили Завистовского. Барнаулка его покраснела. И все. И понятно. Такое писание похоже на семена: бросишь одно зер- нышко, а из одного вырастет много!.. Что и говорить: письмо у Зазубрина краткое, но дельное. Он не разводит антимонии: пошли в тайгу, перешли ручей, перепрыгнули рытвинку. А просто говорит: пошли в тайгу... И тыл изображен за первый сорт. Хоть возьмем Орлова. Какие пиры устраивал с голой бабьей кавалерией!.. Скажу, что у меня от книги б ы л о н е в п е ч а т л е - н и е , а б е с п о к о й н о е р а з д р а ж е н и е . Пойми: разная сволота офицерская гуляет, издевается над нашим братом... Только один Барановский с понятием. Трубил о красных, метался к ним. Капустин—не военный человек. Колпакову только бы си- деть в своем кабинете, р а з в а л е м ш и п у з о . По-его, пущай воюют, лишь бы его не задевали... А профессор—шельма! Вилюга! Мягко стелет, а хруско спать. В Таврии есть трава к у р а й. Зеленая на вид, мягкая, а пойдешь по ней разумши, ноги иско- лешь. Такой и профессор- Староста Кадушкин—балбес, что не вытащил Петра из могилы. Доведись на другого, выпустил бы его и—в тайгу. Ищи... В наших деревнях поверят всему беспутству белых, о котором рассказано в «Двух мирах». Не поверят только разве Егоры Патрикеевичи (Егор Патрикеич—от- сталый, заскорузлый старик из с. В.-Жилинского. А. Т.).