Сибирские огни, 1928, № 1

жала от злости на общество. Сукины дети! Не могли человека сохранить! Так мне Петру было жалко, что, кажись, сама бы за него прыгнула в яму. Да нюжли жа обма- ном общественники не могли его выручить от чехов?! Нюжли нельзя было как-нибудь придумать соврать ради жисти человеческой?! Какая им прибыль, что человек за- дарма пропал? Дураки—мужики черемшанские. Чехи уехали, они нашли бы какого- нибудь мертвого да и зарыли бы, вместо Петры. Што? мертвых чо ли не нашлось на кладбище?.. А милосердная сестра-то чо в церкви разделывала. Подлюка бестыжая! При больных-то людях?! Так бы и дала ей по затылку, чтоб не воняла тут! Што она разво- дит там разные пустяки?! К чему приставлена, то и делай, ходи за больным людом... Зло на нее берет... Хоть бы ее паху не было на белом свете!.. Похожденье все это на меня, как с неба грохнуло, как камнем по голове о ш а- б у р и л о ! Сидела я не в себе. Плакала, и все было. Приду домой, и ночи целые ду- маю, догадываюсь, понимаю... Вот ляжу спать—висит передо мной мужик на журавле! Висит, болтается, а тут коло него несмышленые детишки бормочут: « п а п а н я п л я с и т и д л а з н и т с я » . В думу мою вбилась книга эта, кто знает как! Одной дома теперь мне страшно оставаться. Как наступит темь, так перед глазами расстре- лянные, повешенные, убийство, трупы, пожары... Мотовило (так она называет Мотовилова. А. Т.) так Мотовилом и остался. Вон сколь про него сказано, а нигде добром не помянут... Но и ему мало доброго при- шлось хлебнуть. Одно маянье у него было. Глядико-сь, сколь он выходил да выездил! хорошова мало, а голоду и холоду принял. Не мед и ему бывал... Орлов дюже бесстыдник был. Голую компанию завел.. Ишь, как налопались! Никто свечки поставить не мог! С моей стороны—к чертям бы их всех этих пьянюг пожечь! Ох, и пужанула бы я их! Люди воюют, а они пируют... Все тут печальное, ежели одуматься. Пилили тайгу-то как крестьяне! Батюшки! Страшишься весь и сам, будто с ними там торкаешься... Я так по своему сомышленью держу: подставь эту книгу первому глупцу, да лишь бы он грамоте мерекал—уткнется он в нее, и не отцепишь... Р о з м ы с л дю- же хороший в ней. Прочтут одно—о х л о б у ш и т оно тебя, а тут, маленько сгодя, еще страшней подойдет. И сидишь очумевши. БЛИНОВА Т. П.—Лазочник, что доносил полковнику на большевиков—сволочь. Нашел, щеголь какой, ябеда! Чтоб те провалиться!.. Некоторые бабы не верят, что голяком у полковника гулянье шло. Правда эта истинная. А мы-то, помнишь? Раскосматимся, бывало, ежели нажремся самогону, в старину-то! Подходя это про- писано... Я видала раз пьянство поповское у журавлишинского отца Михаила на име- нинах. О-о-ох, что там только было! Хуже нашего брата придумляют. Дюже дурней нас гуляют. Попы пьяны готовы подштанники с себя содрать... И говорить нечего: ни слова тут не солгано... Не позабыть мне эту книгу, нет! Из глаз не вылазит все, про что я слышала. Ревела я. Шибко ревела, когда офицер ре- бятишек своих леворвертом убивал. Намаялся, несчастный, так, что на свое отродье руку поднял. Сам себе не рад стал. Не в чувствах был... И смех есть в этой книге, но весь он горький. Без горького нету смеху. Инда всхихикнешь, а потом за ум возьмешься—и перелом в тебе делается, страшно кажет- ся и жалко... Смех-то тут не веселый, а все с перцем, печальный. Спирька отцу кажет страмное место, будто и смешно, а нет! Скоро убивство случилось... Барановский белый, а я его жалею. В е ж н ы й он шибко был. С каждым человеком он обойдется приятно. Не хотела я никак его смерти. Все ждала, чтоб он на красную сторону перебег... Но и времечко было!.. Про которое-то сказано в книге. То дорого в книге, что понятность ее—самая деревенская. Ш и б ч е е всех книг она мне пришлася... Мне все про Мотовилова мстится: и вреден же был он!! Хоть кому, голову отляпает, ирод! А до самой смерти в одну сторону тянул. Уверился, значит, з свое дело. Я его нена- вижу за то, что вредный был для всех. ТИТОВА Л. Е.—Эта книга не то, что... а на всю меня повлияла. Всю нашу Си- бирь в то время она перевернула и все обсказала Больно было слушать! Будь я гра- мотная, как следно, я сама бы еще прочитала ее... Завистовский зря пропал. Напрасно его партизаны убили. Он ни в чем не разбирался. Ребенок еще был. Что с него еще требовать? Куда люди шли, туда и он. Скрыть мне его хотелось, чтоб он еще пожил на свете... Попал -з кашу, и капут ни за что. Не надеялась я, что партизаны убьют его. И хотелось мне, чтобы партизаны пробрались через тайгу, куда им плант ихний гласил... Крестьяне, которые в селе Медвежьем на молебне лежали головами вниз, поди, и теперь еще, ежели живы, не отошли от ужасти. Поди и сейчас у них сердца черные... Про книгу еще такой у меня помысел есть. Писатель, как ровно вот стоял где- нибудь на слободном месте; его никто не трогал, не мешал ему, а он всякое дело об-