Сибирские огни, 1928, № 1

Деревня о современной художественной литературе. (Продолжение*). А. Топоров. В. Зазубрин.—«Два мира» (Чит. с 22 ноября по 5 декабря 7921 г.). КРЮКОВ М. Ф.—Чорт знает, что за книга!!! В иные моменты я просто не в себе находился!.. Офицер у костра собственноручно убивает своих детей! Да это что же такое?!. Не стрелял; это бы еще ничего, если б застрелил, а то прямо рукояткой рас- хлестал головки. О-е-е-е-ей!!!... Какое надо мужество иметь, чтобы своих детей убить! ...До невозможности меня перевернула и сцена разговора Чубукова с беляком Жестиковым, который изнасиловал 14-ти летнюю Машу Летягину. Сукины дети, что вытворяли!!. Как только Чубуков стерпел и сразу же не пристукнул эту мразь— Жестикова! «Два мира»—можно назвать «Страшной книгой»... Кровь, трупы, вши, ужасы!.. Только в «Ташкенте» такие сцены встречаются... Эх, а какой смельчак и молодец поп Воскресенский... Жарков хоть необразованный был мужик, а крестьянскую мысль по- нимал. Политик был. Заставил Воскресенского служить перед народом церковную службу, чтобы толпу на свою сторону совратить. Весело у них тут получилось! Жар- кову лишь бы народ залучить... И религию, и резолюцию—все смешали. Разумно это схвачено писателем... Прямо говорю: если в какой деревне «Два мира» не будут читать, то для нее нету книг на белом свете. Это—большая история. Через в е к а - в е к а она будет иметь свою цену... Но мало обрисован в ней Колчак. Его надо бы подольше описывать. Я до само- го конца книги надеялся, что Колчак будет выведен полняком... А всякому хотелось з «Двух мирах» видеть Колчака и его гибель. Крестьянину это надо. Пусть писатель добавку сделает про Колчака. Ты погляди—в деревне по сю пору не знают, как погиб этот зверь. Знают, что расстреляли его, а как и где—неизвестно... Рагимов—правильный тип. Ему все равно—«нашим и вашим». Чистый, выли- тый вояка... Барановский—не воин, а умный человек. Лучше всех своих товарищей он понял красную идею. По человеческому чувству, мне чувствительны страдания и белых, и красных. Но идея белых—заблудящая. И жалеть их нельзя... И революционный человек будет жалеть несчастных белых, но по обязанности революционера будет и крушить их. Смерть корнета Завистовского всех проберет. Человек кричит: «мама! мама!.. Ма- мочка!». Даже партизанам его жалко стало. Расстреляли, а жалко. И автор верно это подчеркнул. Сам писатель—везде это видно—жалеет мучеников. Без жалости он так не нйписал бы хорошо. Все эти смерти, эти ужасти колотятся в моем сердце... Даже в такое « з а б л у ж д е н и е » вгоняют, что ничего, порой, не понимаешь, не чуешь... постороннего... Работу забываешь... Когда я приходил после читки «Двух миров» до- мой, то подолгу не мог Забыться или заснуть. Не могу заснуть,—хоть что хочешь-де- .*> Начало см. J4 6 За 1927 год.