Сибирские огни, 1928, № 1

а партиец, четко ставящий задачи и живущий прежде всего жизнью партии. Органи- зационный принцип у поэта з крови—он непрочь (как и Жаров) «осоветизироватьз> даже природу. Он смело вносит в стихи «злободневность», очередные политические ло- зунги, газетный материал (здесь сказалось влияние футуристов). Он реалистичнее, по- жалуй, современнее Тихонова. Но он не обладает лаконической энергией, сосредото- ченностью, красочностью автора «Браги». Его рационализм, многословие, фельетон- ность приедаются—уже приелись. Безыменский выразил тот момент в развитии про- летарской литературы, когда она переходила об абстрактности и возвышенности кос- мизма к иззестному снижению тона и конкретности тем, материала, мотивов. Когда эта цель была достигнута и пролетарская поэзия вступила в следующую фазу, Безы- менский, застрявший на предшествующей, потерял большую долю своего значения и действенной силы. Быть может, еще большую роль, чем Тихонов со своей «Брагой», сыграла в поэзии этого времени, т.-е. начиная с 1921-22 г. г., лирика Есенина последнего периода. С распадом имажинизма Есенин отнюдь не кончился, как поэт. Наоборот, он только вырос. Еще в эпоху имажинизма Есенин, несмотря на нарочитость своего эксцентриз- ма и разные выверты с целью «эпатированья», выделялся из общего хора формаль- ной и изощренной поэзии особым теплым и «грудным» голосом. Эта эмоциональная теплота и насыщенность еще явственнее проявились, когда Есенин сбросил с себя пу- ты надоевшей ему школы. Он становится проще и классичнее. Эксцентризм все боль- ше претит ему, а виртуозность мастерства перестает импонировать. Его стихи стано- вятся все непосредственнее и обнаженнее. Не темы «Москвы кабацкой», не пессимизм и обреченность одинокого человека—не этот мрачный эмоциональный фон Есенин- ской лирики так подействовал на поэтов и захватил молодого читателя (хотя и он оказал свое отрицательное влияние на тех и на других), а, главным образом, непосред- ственность и простота его манеры в эпоху, копа поэзия стала формальной, надуман- ной и трудной. Лирическая струна, давно находившаяся под спудом, з его стихах сно- ва пробилась наружу, и звон ее стал слышен каждому уху. Влияние Есенина (наряду с тихоновским) все больше стало оттеснять футурист- ское. Непосредственно вокруг него сплотилась небольшая группа поэтов «нео- кретьянского» толка (Клычкоз, Орешин, позже—Наседкин, Приблудный), элегиче- ских и несколько однообразных по темам и приемам. Установка на простоту и лири- ческую раскрытость действительно сближает их с Есениным. Крестьянские мотивы звучат у них сильнее, чем у автора «Черного человека», и не окрашены в такой тра- гический цвет (грядущая гибель деревни под пятой торжествующего города, выра- женная Есениным еще в знаменитом противопоставлении жеребенка и «стального коня»). Но им нехватает его могучей «мужичьей» образности, стихия которой сохра- нилась в стихах Есенинского «брата», Н. Клюева. Глубокий след оставил Есенин и на пролетарской поэзии. Под комбинирован- ным действием балладной героики Тихонова и лирической «раскрытое™» Есенина раз- вилась целая группа молодых комсомольских поэтов, «перевальцев»—Светлова, Го- лодного, Ясного и др. Если стихи Безыменского после космистов означают в своей конкретности и действенности приближение пролетпоэзии к широкому читателю, то лирика Светлова и Голодного, эмоционально окрашенная сильнее и своеобразнее, сочетавшая общее с личным, коллективное с индивидуальным, является дальнейшим шагом на этом пути. Светлов и Голодный сдержаннее и «умнее» Безыменского. У них достаточно вкуса, чтобы избегать его аляповатостей и оглушительных общих мест. Они знают меру пафосу и не кричат там, где можно говорить спокойным голосом. «Гренада» и «Рабфаковка»—Светлова показывают, как он умеет даже «затасканную» агитационную тему так своеобразно преломлять и насыщать страстью, что затаскан- ная оболочка с нее спадает, и она предстает перед нами во всем своем первоначаль- ном величии. Этой молодежи хорошо известно, что барабан—не единственный ин- струмент в оркестре. Она хочет показать человека во всей его сложности, таким, каким он растет из прошлого, полного предубеждений и мертвых, но цепких традиций,—в будущее («пролегло мое длинное дело перешейком от деда к внуку»—Светлов). Она не скры- вает от себя трудностей такого показа, но ей претит дешезое и самодовольное упро- щенство, декламация звонких и пустых фраз. И правота за нею. Негромкая, раздумчивая и жизнеутверждающая лирика Казина в каком-то пункте соприкасается с этой юношеской поэзией. Еще больше общего с ней у Иосифа Уткина. Последние сумрачные тени, еще скользящие по строкам Голодного и Светло- ва, исчезают в его нарядных и легких стихах. Праздничность, декоративное богат- ство и бодрость его лирики как бы отражают эпоху хозяйственного восстановление страны. Они свидетельствуют, что время аскетизма и схематичности ДЛя пролетпоэзии прошло. Стихами Уткина, Светлова, Голодного прояетпоэзия поднимается на третью ступень.