Сибирские огни, 1928, № 1

Еще больше, чем у Либединского, усиливается психологизм у Фадеева («Раз- гром»), Весь смысл и содержание его романа—в психологическом анализе, впрочем, не носящем такого абстрактно-интеллигентского отпечатка, как у автора «Комисса- ров», быть может, потому, что Фадеев отправляется от Л. Толстого, с его могучей конкретностью. Фадеев красочнее и крепче Либединского, у него хороший глаз и вер- ный инстинкт реалиста. Он еще в ученическом периоде и не преодолел пока подавляю- щего влияния Толстого. Но он уже сделал, подобно Гладкову, большое дело в смысле преодоления инерции мелкого бытовизма своим трезвым и глубоким психологизмом. Наконец, у таких писателей, как Барсуков и, особенно, Малашкин, психологизм решительно доминирует, доходя до большой, иногда, крайней усложненности, до то- го, что порой он деформирует, уничтожает быт («Больной человек»). Здесь влияние Достоевского сказывается так же решительно, как у Фадеева влияние Толстого. Другую линию развития, во многом полярную первой, представляет Артем Ве- селый. И Либединский, и Фадеев, и Малышкин исходят от классической литературы, так или иначе связаны с нею. Преемственность Артема иная. Он—нераздельная часть той «динамической» прозы, которая возникла в 1920-22 г. г. У него много родствен- ного с Пильняком, со Всев. Ивановым («Цветные ветра»), с Малышкиным. Его убы- стренная, стремительная манера, его задыхающийся ритм, обрывающий фразы и про- глатывающий слова, его бессюжетность и разорванность композиции, его вкус к цвет- ной русской речи, простонародной, мужицкой, матросской, его пристрастие к стихии (бунта, восстания, революции) и его умение изображать ее, порой не давая ни одной фигуры, а только, ряд мелькающих лиц («Россия, кровью умытая»), отсутствие пси- хологизма и анализа—все это делает его самым ярким и теперь уже, пожалуй, един- ственным представителем манеры, выдвинутой эпохой гражданской войны. Он весь еще в этой полосе, со своими военными темами и глухотой к быту. Он, несомненно, самый талантливый прозаик в пролетарской и один из самых талантливых во всей со- временной литературе. Но исчерпанная манера изживает себя и в его блестящих ве- щах. Дальше—неизбежное повторение. Но дальше, вероятно, и поворот писателя на новые пути. XIII. Поэзия, начиная с 1921-22 г. г., когда она потеряла свою исключительно-доми- нирующую роль, переживает эволюцию, если не вполне аналогичную, то параллель- ную эволюцию прозы. Распадается имажинизм. Космисты, забравши предельную высо- ту, видят себя вынужденными предпринять осторожный спуск, но снизившись, они с удивлением замечают, что их место на земле занято новыми пришельцами. Благополуч- нее как-будто обстоят дела у футуристов. Они еще не завершили своего распростра- нения в ширь, их популярность и влиятельность некоторое время не уменьшаются, может быть, даже несколько возрастают, но их развитие приостанавливается. Высшая точка кривой перейдена. Начинается ее нисходящая часть. К моменту выхода журнала «Леф»—1923 г.—падает уже и их влияние. Обнару- живается, что абстрактная, риторическая, декларативная, обнаженно-агитационная поэзия перзых лет революции претерпела коренным образом изменивший ее процесс конкретизации, схожий с усилением реалистических тенденций в прозе. Первым шагом на этом пути явились «Орда» и «Брага»—Н. Тихонова. Наиболь- шее впечатление и на читателя, и на поэтов произвели находившиеся в них баллады на темы из гражданской войны (хотя их в книге было меньшинство). Сам Тихонов определил их впоследствии, как «скорость голую». Это было несправедливостью по отношению к самому себе. Баллады действовали не только сзоей динамичностью, но тем, что показывали человека революции, пусть и в упрощенно-георической трак- товке, и передавали атмосферу, окраску этих удивительных лет. Они поразительно совпадали по настроению с современной им «динамической» прозой. «Брага» оказала огромное действие на поэзию, в особенности пролетарскую. Привился и балладный тон, и героика, и своеобразные ритмы книги. Явственнее всего это отразилось в стихах Лелевича, Родова, Безыменского, Обрадовича. Забытые «ком- мунары» двух первых авторов были (формально) почти точным повторением Тихоно- ва, его приемов. Сложнее дело обстояло у Обрадовича и, особенно, у Безыменского. Там перекрестились две линии влияний: тихоновская и футуристская, при чем послед- няя нередко преобладала. Но Тихонов важен был не только тем, что нашел соответ- ственные ритмы и формы, но еще больше тем, что первый дал выход потребности в конкретизации поэзии и в романтической героике. В этом смысле Безыменский сле- дует ему. Он еще усиливает, осознает и рационализирует эту тягу к конкретному, он открыто заявляет о необходимости показать «живого человека» наших дней. Правда, его человек несколько иной, чем тихоновский романтик, узнавший на «обломках до- рог» прекрасные, горькие и жесткие слова. Он определеннее, рационалистичнее, трез- вее. Его романтизм лишен всякой дымки и надрыва. Это не «стихийный» большевик,