Сибирские огни, 1928, № 1

•борьбы (так, напр., в знаменитой «Соли»). Бабель не оклеветал Конармию, он не взял ее также только для того, чтобы через нее раскрыть себя. Наоборот, он через себя показал Конармию. Показал так, как он ее видел. Конечно, он видел ее глазами интел- лигента, а не пролетария. Но об'ективные неудобства своего наблюдательского положе- ния, как интеллигента и еврея, он нередко обращал в достоинства: если он кое в чем и «исказил» реальное соотношение и пропорции, то он сумел увидеть то, чего не заме- тил бы другой глаз. Бабель сразу же стал в первые ряды наших писателей. Очень скоро стало про- являться и его влияние, в особенности формальное. Оно сказывается не только на писа- телях начинающих, но и на таких, уже «устоявшихся» мастерах, как Вс. Иванов («Смерть Сапеги»). Несколько раньше выступивший и совсем молодой Леонов шел вначале малоза- метным, боковым путем. Почти всегда его первые вещи представляют собой стилиза- ции, порой виртуозные («Туатамур»). Но уже тогда сквозь имитацию поэтических го- лосов начинает пробиваться характерная леоновская тема «мелкого человека», по- павшего под удары революции, личности, раздавливаемой колесами истории («Петуши- хинский пролом»). Эта тема развертывается во всей своей широте в «Записях Ковяки- на» и «Конце мелкого человека», произведениях, которые, несмотря на сильно сказы- вающиеся литературные влияния (Гоголь и Щедрин—в первом, Достоевский—во вто- ром), не могут уже быть названы стилизациями. «Раздавливаемая» личность полу чае/ все более конкретные очертания: это мещанин, обыватель, отгороженный от истории стенками своего тесненького мирка. Иногда он принимает образ профессора Лихарева (чуть ли не европейская знаменитость!), другой раз—Ковякина, убогого умственно- скудного и смешного обывателя маленького городка: сущность остается одна. Уже «Записи Ковякина» и «Конец мелкого человека» обратили на Леонова при- стальное внимание критики и читателя. Роман «Барсуки» сделал его одним из наиболее популярных и читаемых авторов. Тема «мелкого человека» звучит и здесь в судьбе и надломе Егора Брыкина, но она уже отодвинута несколько в сторону. Главный стер- жень романа—столкновение города и деревни в революции. Это, пожалуй, тот же скиф- ский «стихийный» мотив, только дальше развитой и продуманный. Столкновение кон- чается победой города, организованности, пролетариата над стихией крестьянского бун- та. Предводитель «барсуков», восставшей деревни, Семен идет с повинной к старшему брату, большевику Паше. В последнем романе Леонова «Вор» собраны все основные мотивы его творче- ства—здесь и противопоставление города деревне (Митя Векшин и Зазарихин), при чем повергнутый «противник» вновь встает в облике приобретателя-кулака. Мотив этот проходит з романе как-то боком, стороной, и конфликт, намеченный, но еще не раскрытый, предвещает о себе глухим и угрожающим громыханием. Здесь и тема «мел- кого человека», данная то в лирическо-мягком оформлении (Пугель и Пчхов, так напо- минающий Катушина из «Барсуков»), то в оформлении сатирически-заостренном (Чн- килев: «мелкий человек» приспособляется). Леонов не внес в литературу такого острого формального своеобразия, как Ба- бель. Стилистически он, при всей своей изысканности, крепко связан с «классикой». К своему особенному стилю он идет медленно, преодолевая разнообразные влияния. Ближе вего подошел он к нему в «Воре» с его богатой, насыщенной, но извилистой и немного вычурной фразой. Он внес с собой заглохший было вкус к большой форме, к широкому социально-бытовому полотну. Не менее сильно чувствуется связь с классикой и в работе К. Федина, стоящего в этом смысле среди «Серапионов» почти изолированно. Как и Леонов, он тяготеет к «большим полотнам». Его «Города и годы»—одно из «основных» произведений об эпохе гражданской войны. Чрезвычайно сильное в отдельных сценах, в частностях, в целом оно, однако, громоздко, сюжетно, чересчур усложнено. Книжный налет на нем явно ощутим. Герой романа, Андрей Старцев («что касается вина, то он пил воду»)—прямой наследник длинной цепи «лишних людей» русской литературы. Значительно более со- вершенной с художественной стороны представляется нам другая его крупная вещь— повесть «Трансвааль». «Классически» ясная («классицизм» ее выражен гораздо сильнее леонозского), четкая и простая она дает поразительный образ кулака. Николка Завари- хин остался в деревне и превратился не то в эстонца, не то в бура Сваакера*)*. Сваакер забирает деревню в свои руки. В этом хотели видеть апологию кулачества Но можно говорить о чем угодно—о сгущении красок, об искажении действительности, только не об апологии. Федин переоценивает силу Сваакера, но он чувствует к нему от- вращение и ненависть. *) Старший Заварихина в литературном отношении «Трансвааль» написан .раньше «Вора».