Сибирские огни, 1928, № 1

Имажинисты имели на первых же порах несомненный и едва ли не решающий успех. Возникший в 1919 г. имажинизм уже в 1920-21 г. господствует и на книжных витринах, правда, немногочисленных, и в литературных кафэ; он кладет отпечаток на всю литературную (не очень богатую, но все же самую жизую в Союзе) жизнь Москвы. Эти годы можно без натяжки назвать годами имажинизма. Но он гибнет Почти так же быстро, как расцвел. К 1923 г. он уже распался. В 1925 г. о нем можно говорить лишь, как об историческом факте. Имажинизм прошел в литературе, не оставив после себя почти ничего, что бы удержалось на долгий срок или сохранило бы интерес и значительность хотя бы для наших дней. VI. Футуризм к имажинизм, связанные кровным родством, были теми образования- ми, которые явились наиболее характерными для литературы первого периода рево- люции. Но все же и в «старой» литературе, гибнувшей, как целое, и, особенно, в моло- дых пролетарских группировках, слишком слабых еще для того, чтобы окрасить искус- ство в свои цвета, имелись такие явления и процессы, мимо которых нельзй пройти. «Старая» литература дала первая художественный отклик на революцию. Он возник как-раз из «недр» того направления, которое за время реакции (1905-17 г. г.) сумело больше всего стабилизоваться и буржуазно «переродиться» из недр символиз- ма. Это—«Двенадцать»—Блока. Трудно найти произведение, которое вызвало бы столько восторгов, но и не- доумений и нападок, как «Двенадцать». Нападали на мистику, на конструктивную сла- бость, на импрессионизм. Сомневались во всем, даже в «смысле» поэмы: хотел ли автор в ней возвеличит революцию или, наоборот, унизить, показав ее звериный лик. Теперь можно было бы уже отнестись к этой замечательной поэме без запаль- чивости и придирок. Многое в «недоумениях» выдумано, искусственно, сочинено. Смысл «Двенадцати» ясен: революция права, несмотря на все кровавое и грязное, что пристает к ее подошвам. Она права и в своем стихийном проявлении, в сзоем бунтар- ском облике. Пусть Петрухи—убийцы—они апостолы новой правды, правды иных человеческих отношений. Пусть «нонче грабежи» и «гуляет голытьба»—старый мир, старая Россия гибнет под ее ударами— Пальнем-ка пулей в святую Русь. . В кондовую, В избяную, В толстозадую. Революция—«без креста», безбожна, но она «с Христом», она полна самоотвер- женного, «идеалистического» пафоса, пафоса людей, несущих высшую «правду» и преобразующих мир—и символом этого пафоса, а не мистическим символом, является Христос «Дзенадцати». Конечно, этот символ вряд ли уместен по отношению к рево- люции. Он целиком из старого поэтического реквизита Блока. Он возник, как приз- рак его прошлого. За «Двенадцатью» Блока—двенадцать лет реакции, а это не прохо- дит бесследно. Но ведь никто и не собирается изобразить Блока носителем последо- вательского революционного мировоззрения. Да, он был одинокий человек, запозда- лый романтик, поэт, прошедший школу Владимира Соловьева. Но этот индивидуалист и романтик сумел дать в сзоих «Двенадцати» своеобразную апологию революции. Этот образ «метельной», стихийной России, вставшей на дыбы, станет через не- сколько лет излюбленным, господствующим образом в русской литературе, он повто- рится у Пильняка, Малышкина, Артема Веселого. Точно также не раз зазвучит в по- эзии полуславянофильская тема «Скифов». Но, «преодолев» себя и дав начало новому в «Двенадцати» и отчасти з «Ски- фах», Блок словно весь высказался и замолк. В закате его поэтической звезды, в его медленном умирании последних лет как-будто символизировалась судьба русского символизма. «Двенадцать» было лучшее из того, что он сумел дать. «Мёчтатель»— Блок оказался наиболее живым из всей плеяды когда-то блестящих п о э т ов так страш- но потускневших в революцию. Еще только Андрей Белый сумел сохраниться, как действенная творческая индивидуальность. Даже Брюсов, «приявший» революцию не пассивно, созерцательно, как сторонний благожелательный наблюдатель, Брюсов, сделавшийся коммунистом, не создал уже ничего художественно-значительного. В этом не было вины Брюсова, как не было вины Блока и др. Здесь сказалась непри- годность символизма для нсоой жизни, его мертвен—сть, его изжитость. VII. Пролетарская литература первых лет революции развивалась по дзум напра- влениям. Одно—ударно-агитационное, шедшее формально от классических образцов. Придерживавшиеся его поэты не заботились ни о новизне приемов, ни о том, чтобы