Сибирские огни, 1928, № 1

касается с жизнью, но не входит в нее составной частью. Оттого-то и у искус- ства наших дней есть свои беспризорники. Беспризорником является средний рабочий, работающий на фабрике и на заводе, о нем не умеют писать, его быта не знают; беспризорником является современный чиновник и бюрократ; беспризорником является новый буржуа, нэпман; беспризорными были дети революции—о них стали писать только за последние два года («Республика Шкид», «Дневник Кости Рябцева» и т. д.), словом, беспризорных тем у нас сколько угодно, и это свидетельствует о том, что наше искусство' еще очень сильно вдыхает в себя тепличный, парниковый воздух. Вдохновляются плохо усвоенными передовыми статьями, стилизуют, рабски подражают образцам прошлого, слегка гримируют прежних, хорошо известных героев и героинь, списывают друг у друга, занимаются прямыми плагиатами, воруют и целые страницы и отдельные фразы и образы, выдавая их простодушным читателям за свою творческую работу. За последнее время, например, особенно рьяно и беззастенчиво «используют» Бунина—благо он за рубежом и новому чита- телю часто известен лишь по-васлышке. Такое «использование» старого культурного наследства практикуется очень широко. Пора ему положить ко- нец. Излишне напоминать, насколько все это вредит художественной правде и убедительности. Есть еще одно условие, необходимое для художественно-правдивого изо- бражения жизни. Об этом условии у А. П. Чехова очень хорошо напоминает старик-профессор в «Скучной истории»: «Исключая двух-трех стариков ,—говорит он,—вся нынешняя литера- тура представляется мне не литературой, а в своем роде кустарным промы- слом, существующим только для того, чтобы его поощряли, но неохотно пользовались его изделиями. Самое лучшее из кустарных изделий нельзя назвать замечательным и нельзя искренне его похвалить без «но»; то же са- мое следует сказать и о всех тех литературных новинках, которые я прочел в последние 10-15 лет; ни одной замечательной, и не обойдешься без «но». Умно, благородно, но не талантливо; талантливо, благородно, но не умно; или, наконец, талантливо, умно, но не благородно. Я не скажу, чтобы французские книжки были и талантливы, и умны, и благородны. И они не удовлетворяют меня. Но они не так скучны, как русские, и в них не редкость найти главный элемент творчества—чувство личной сво- боды, чего нет у русских авторов. Я не помню ни одной такой новинки, в которой автор с первой же страницы не постарался бы опутать себя всяки- ми условностями и контрактами со своею совестью. Один боится говорить о голом теле, другой связал себя по рукам и по ногам психологическим ана- лизом, третьему нужно «теплое отношение к человеку», четвертый нарочно целые страницы размазывает описаниями природы, чтобы не быть заподоз- ренным в тенденциозности. Один хочет быть в своих произведениях меща- нином, другой непременно дворянином и т. д. Умышленность, осторожность, себе на уме, но нет ни свободы, ни мужества писать, как хочется, а, столо быть, нет и творчества». Отзыв профессора относится к временам стародавним, но с известными 01 раничениями он может быть отнесен и к нашей литературной действитель- ности. Не будем самообольщаться: у нас тоже многое (конечно, далеко не все) похоже не на литературу, а на кустарный промысел, существующий только для того, чтобы его поощряли, но неохотно пользовались бы его изделиями. В литературе у нас расплодилось много бесхребетных и беспринципных лю- дей. Они снуют повсюду—одни с одной лишь готовностью усслужить, другие с кукишем в кармане, третьи—равнодушные ко всему, за исключением чер- нонца, четвертые—с обалделым и измученным видом, пятые—«с социальным нахрапом», шестые—с ударностью, седьмые—еле очухавшись с перепоя, вось- мые—с твердым убеждением, что нынешний читатель «не разберет» и т. д