Сибирские огни, 1928, № 1

«Две войны 1 и два мира», где художественная правда совсем отсутствует? На- конец, у нас есть халтура, о ней еще давным-давно В. А. Соллогуб писал в своем «Тарантасе»: «теперешние портные или литераторы славно себе набили руки для выкройки. У них все дело идет: и политика, и религия, и нравственность, и юридические вопросы, и философские задачи, а паче всего—любовные по- хождения всевозможных родов. .. Эта литература приводит мне всегда на па- мять крикливых сидельцев Апраксина двора, которые чуть не хватают про- хожих за горло, чтобы сбыть им свой гнилой товар». Да, у нас многие славно набили себе руку; все у них есть: и «выдержан- ность, и индустриализация, и международные хищники, и добродетельные ге- рои, и разрешение половых проблем,—нет только иногда одного: подкупаю- щей, искренней художественной правды. Сколько 1 навыдумано, присочинено, измышлено, а то и прямо налгано и сколько книжного добра тлеет в гостепри- имных подвалах! И не своевременно ли пустить в ход особую этакую машин- ку для разгрузки этих молчаливых и мрачных помещений, ибо мыши и крысы тут бессильны?! Нам нехватает художественной правды. И здесь вновь и вновь следует вспомнить Льва Николаевича Толстого. Толстой—гений, Толстой—прозор- ливец, Толстые рождаются однажды в пятьсот, в тысячу лет. Но в чем пора- зительная, потрясающая убедительность его художественных произведений, где ключ к этой убедительности? Этот ключ надо искать, прежде всего, в про- сторе и в общеобязательности того, о чем писал Толстой. Толстой изображал только наиболее простые, общеобязательные в данных условиях душевные че- ловеческие состояния; он умел выделять лишь самое очевидное, непременное, неизбежное. Несмотря на всю свою художественную мощь, он старательно отстранял от себя все мало-мальски сомнительное, недостоверное, запутан- ное, слишком сложное, непроверенное, смутное и неясное, что не поддается словесному оформлению. Он не измышлял, не выдумывал, не касался того, чего не знал; больше, он не писал и о том, что могло быть, но могло и не быть. Он шел от непреложного, обладая высочайшим чувством меры, постоянно себя ограничивая. И потому ему не было нужды оглаушивать читателя диковин- ными вещами, ужасами, придумывать острые, пикантные положения, занима- тельную, запутанную, сложную фабулу, писать изощренным языком, манер- ничать, поражать читателя сверхпатетическими отступлениями,—словом, он не делал ничего того, что постоянно делали и делают многие писатели. Тол- стой знал жизнь высшей аристократии своего 1 времени, помещичью среду, кре- стьянский быт, и он изображал их. Но он не знал и не интересовался жизнью розничной интеллигенции, мещан, купцов, чиновников, и они почти отсут- ствуют в его произведениях. Он не изображал также рабочих, городскую и деревенскую бедноту по той же самой причине. Но, главное, он изображал простое, непременное и общеобязательное. Простоту он возвел в высший принцип своей художественной творческой работы. Не даром Пьер думал: «простота есть покорность богу». Какими приемами пользовался Толстой, описывая внутреннее состояние своих героев? Князь Андрей лежит раненый на поле сражения. Казалось бы, какая благодарная тема для художника, какой простор для фантазии, сколько можно написать самых трагических страниц и сколько в самом деле нагорожено, выдумано в наши дни при описании по- добных картин. Но ничего этого у Толстого нет. «Он (Андрей. Л. А.) раскрыл глаза, надеясь увидеть, чем кончилась борьба французов с артиллеристами, и желая знать, убит или нет рыжий ар- тиллерист, взяты и спасены пушки. Но он ничего не видал. Над ним не было ничего уже, кроме неба, высокого неба, неясного, но все-таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками. Как тихо, спокойно и