Сибирские огни, 1928, № 1

ки. Нечего уж говорить о том, что самый мудрый человек в мире не только не создал никакого учения, но так и умер неузнанным, именно потому, что постиг, насколько все в мире есть «тлен и брение». Славу, даже не вкусивши ее, Яхонтов считал чечевичной похлебкой. Высшую радость испытывал сн от одинокого осознавания остроты и гибкости своей мысли. Ему знакомо было несравнимое ни с какими другими пережи- ваниями испепеляющее сладострастие напряженной умственной работы. При всем этом Яхонтов далек был от аскетизма, напротив, он обладал легко вос- пламеняющейся чувственностью и не видел оснований противостоять ей; одна- ко достаточно было ему даже где-нибудь на балу услышать грохот шахматных фигур, увидеть шахматный ящик в руках человека, которого он знал за силь- ного противника, чтобы все женщины, окружавшие его в этот миг, перестали существовать для него. Он был хорошим шахматистом и математиком. Срав- нивая познания свои в области стратегии и тактики с познаниями работников ставки, он совершенно ясно видел свое превосходство, которое усугублялось еще и тем, что Яхонтов не забывал вносить все коррективы, которые выдай гались особенными условиями гражданской войны. Рядом с письменным столом капитана стоял другой, специально для большой карты фронта. Фронт белых отмечался у него двумя рядами белых флажков: один ряд обозначал действи- тельное положение армий, другой—то, которое было бы, если бы главноко- мандующим был он, Яхонтов. Несколько раз ири встречах с Лебедевым он удивлял, его, ради шутки, тем, что предсказывал смысл и результат операций противника на том или ином участке фронта и всегда оказывался прав. Так было, например, с операцией 5 армии красных на участке Звериноголовское— Курган: капитан предвидел тогда удар превосходных сил красных на стык между Степной и Уральской группой и указывал тогда, что с правого флан- га—от Уфимской и Волжской группы—должны быть переброшены^ части на левый—в подкрепление Уральской группы, разгром которой являлся целью всей операции, предпринятой в то время 5 армией красных. Он считал также, что партизанская группа генерала Доможирова должна быть усилена и развер - нута во избежание обтекания левого фланга. Дальнейшие событ ия показали, что Яхонтов был нрав. — Да откуда вы знаете, капитан?!.—спрашивал его наштаверх. — У меня, ваше превосходительство, лучше работает... разведка,— посмеивался капитан. За неделю до встречи в кафе Яхонтов считал еще, что дела на фронте можно было бы поправить, если бы, понятно, призван был он, Яхонтов. Одна- ко, несмотря на свое особенное положение гвардейца, он никуда не лез со своими советами и указаниями. Здесь действовало его самолюбие, которое никогда и нигде не совместимо с честолюбием. Солдаты не любили Яхонтова. Это раздражало его. Он обнаруживал вначале ясное тяготение к рож «отца-командира» и старался быть с солдатами справедливо-строгим и простым. И вот последнее-то никак не выходило у него. Без всяких хитроумных рассуждений солдаты чуяли в нем человека чужой крови и расценивали все его «справедливые строгости», как произвол барина Мало-по-малу Яхонтов перестал домогаться роли «отца-командира» и сделал- ся по отношению к солдатам холодно-жестоким и требовательным. Отноше- ния определились. Существовал, однако, во всем «егербате» один человек, к которому Яхонтов был привязан не меньше, чем к своей собаке. Это был его денщик. Силантий, он же «Шептало», удовлетворял самым строгим требованиям, которые только могут быть предъявлены денщику гвардейского офицера: это было бородатое преданное существо и вдобавок с приятным русским именем.