Сибирские огни, 1928, № 1

Несколько времени все молчат, видимо, пораженные неожиданностью догадки. Потом кто-то говорит презрительно: — Уткнул пальцем!.. Так тебе бы и дали орать да на гармошке наяри- вать!.. А, скажем, для чего тогда э потемках-то держать?.. Никого тут не восстание, а так—дурость кака-то!.. — Ну их к чорту! Давай, ребятишки, споем ли чо ли!.. — В неволе сижу... — На волю гляжу-у!..—подхватывает вся теплушка... 3. Офицер и денщик. А тот, о ком говорили солдаты, что он «наделал делов, а сам—на сто- рону»—капитан егерского особого баталиона Яхонтов уж целый месяц не вы- ходил из своей комнаты, в которой было так же темно, как в теплушках его баталиона. В первое время очень беспокоили разные знакомые, главным обра- зом, женщины, прибегавшие попроведать капитана, но скоро его денщик от- вадил всех посетителей. Он никого дальше кухни не пропускал и каждому старательно об'яснял, что у капитана заболели глаза, и ему велено сидеть в темной комнате и никуда не выходить. Квартира у Яхонтова была совершенно отдельная.—из двух небольших комнат и кухни, в которой, однако, жил ден- щик и ничего не готовилось, так как Яхонтов получал обеды из ресторана. Первое время Яхонтову стоило больших усилий усидеть в своем затво- ре, когда он слышал голос доброго знакомого или приятеля, который, собо- лезнуя, расспрашивал денщика, давно ли у капитана заболели глаза, скоро ли он выздоровеет и хороший ли врач его лечит. Но особенно трудно было, когда из кухни доносился голос какого-нибудь милого создания, и капитану страшно хотелось определить, а он не мог, по голосу, которая именно из его приятельниц пришла его навестить. «Бросить все это к чорту! ну его совсем!—все равно ничего не вый- дет»,—думалось тогда капитану, и он готов был, действительно, бросить все, тем более, что мучения оттого, что нельзя даже было закурить, становились прямо-таки нестерпимыми. Однако, две силы укрепляли капитана в его замыслах: первой силой, несомненно, была тетрадка, полученная им в кафе «Зон» от Ферапонта Ива- новича. Он прочел и продумал ее до конца, подвергнув самому тщательному разбору все утверждения Капустина, насколько позволяли ему его познания в этих вопросах и здравый смысл, и нашел, что Капустин рассуждает правильно и научно. Но главное, что поддерживало Яхонтова и заставляло его итти до кон- ца, это—его больше, чем у других людей, развитое замкнутое самолюбие. Честолюбивым Яхонтов никогда не был и никогда, между прочим, не страдал манией лицезрения т. н. великих или знаменитых людей. Он считал, и это было твердым его убеждением, что всех так называемых великих выбрасы- вало на поверхность игрой и давлением каких-то скрытых в недрах человече- ства и неизученных еще сил. Он любил эту мысль настолько, что иногда где- нибудь в гостиной, часто для того лишь, чтобы порисоваться слегка- перед барышнями, он доводил ее до крайности, начиная утверждать, что самый луч- ший полководец наполеоновской эпохи—вовсе не Наполеон, а кто-то другой, может быть тоже—капрал, но так и проносивший всю жизнь маршальский жезл свой в ранце, ни разу не взявши его в руки. Лучший, гениальнейший пи- сатель это, несомненно, кто-нибудь из таких, кто не написал ни одной строч-