Сибирские огни, 1928, № 1

— Тимофей! Сволочь! Все сволочи!.. Людмилу убили... Эх, Людка!— Замолк. И долгим бешеным взглядом избороздил лица ребят. — Ломать нужно' все! Растуды иху в бога мать! Ломать! Все перебьем!.. Их, сволочье!.. И, странно изгибаясь, как-будто хватая кого-то за горло, он продолжал: — Задушил ее... Убил... Иэохальничал... Тимофей Иннокентьевич!.. Маленький носатый парнишка взмахнул руками и взвизгнул тоскливо, отчаянно. — Бить их наща-а-а!.. Идем!..—и первый, разбрызгивая грязь, бросил- ся к дому. Все пошли тихо, молча. Плотной серой стеной. Носатый где-то достал непомерно большую железину и, размахивая ею в воздухе, визжа, извивался в страшном ребячьем гневе. Казимира Осиповна приоткрыла дверь. Она ничего не знала и хотела унять расшалившихся детей, но, увидев толпу, хлопнула дверью и застегнула ее на крючок. Глухие, визжащие истеричные крики росли, бушевали, как шторм. Казимира Осиповна прижалась к стене. Она ничего не поняла. Испуг был велик, он сковал мозги. В дверь застучали. Сильный злобный голос прошиб ее: — Открывай! Открывай, польская сволочь!.. Открывай... твою мать!.. Казимира Осиповна прыгнула к окну. Массивным чернильным прибором выхлестнула окно. Рама задрожала и, скрипнув, отлетела. Тяжело перевали- вая сырое тело, Казимира Осиповна выпрыгнула на улицу. Она слышала, как затрещала дверь и как затопали, зашумели ребята. Отдуваясь и крича, Казимира Осиповна побежала. Рябой большеглазый парнишка хищно свел пальцы. Осторожно взял тонкую фарфоровую чашку. Подумал. Посмотрел. Потом размахнулся и дер- балызнул ее об стену. — Ломай, мать иху в гроб!!! Все смешалось, все перепуталось. Блестящий шкап свалили, и тонкая фарфоровая посуда задрожала, ло- маясь. Мишка-музыкант сорвал со стены блестящую мандолину. На минуту за- думался. Широкой медвежьей лапой оборвал серебреные струны. Присел, раз- махнулся и с треском расщепил ее об угол стола. Колька вырвал из угла икону. — Ишь, божественная!.. На тебе, лысая курва, чо глядишь!—и, перело- мав губы, выдрал позолоту с Николая угодника. Разнеслись, разбежались—не остановишь. Кто-то хрипел, скрежеща зу- бами, а через зубы рвался надвое переломленный крик: — Пущай! Пущай! Гробастай! — Бей, чо глядишь, бей!.. — Бе-е-ей!!! Мария Панкратьевна, загородив двери, ненужно махала руками и что-то кричала. Ее никто не слушал. Желтый схватил со стола гипсового Моцарта и, широко размахнувшись, швырнул его в воспитательницу. Дверь захлопнулась, и Моцарт раскололся на мелкие части. Абдрахман что-то бормотал по-та- тарски и старался перевернуть кровать. Колька дрожал и все, что попадалось, ругаясь, бил, кидал, ломал. Треск. Визг. Крик. Шум.