Сибирские огни, 1928, № 1

Коммунский рабочий Митрий встревоженно поднял голову. Отбросив то- пор в сторону, зашагал к амбару. Подошел лениво, пнув Кольку в бок, при- грозил: — Не ори! Чо орешь? Дурак! Потом Митрий понял все. Быстро-быстро, перекидывая с живота на лоб, на плечи щепоть, начал креститься. Зашептал, остро* вытянув лицо. — Восподи! Удавленник. И, перепрыгивая через балки, побежал к дверям. Ребята по одному быстро окружили Кольку. Абдрахман из ведра плеснул ему в лицо воды. Колька поднялся с трудом. Никто: ничего' не понимал. Потом прибежал Митрий и, не переставая креститься, тыкал пальцем в захлопнутые им же двери. Абдрахман нерешительно взялся за скобку. Открыл. Нелепо вскинув ру- ки, отшатнулся. Вскрикнул слабо: — Лютмилка! Желтый мрачный парень первый шагнул за дверь. Угрюмо произнес: — Чо же вы, сволочье, любуетесь? Сымать надо! Нерешительно, оглядываясь по сторонам, вошли остальные. Гриневич висела. Большое белое полотенце туго' охватывало тонкую шею. Синий язык был прикушен наполовину. Сверху свет падал осторожно,, скупо. Поэтому лицо серело, как оберточная 1 бумага. Пальцы тонких рук, смя- тые, изломанные, казалось, что-то схватывали крепко, очень крепко. На полу скомканная валялась бумажка. Абдрахман поднял. Распрямлял долго, мучи- тельно долго. Встряхиваясь от холода (холод шел изнутри, от сердца), Абд- рахман передал бумажку Кольке: — Чо'-то писал Лютмилка? Осторожно', как-будто это была не простая бумага, а целая жизнь,. Колька начал распрямлять ее. Крупные буквы, расшатанные, как от цынги зубы, рассказали Кольке очень многое, чего он не знал. «Меня убил Тимофей Иннокентьевич. Милый, славный Коля, прощай». Людмила». Колька закрыл глаза. Он ничего не думал, ничего не понимал. Над ухом: проскрипел испуганный вопрос: — Что это такое? Тимофей Иннокентьевич стоял с раскрытым ртом. Нижняя губа смешно* отвисла. Желтые большие зубы щелкали, как сахарные щипцы. Колька тяжело нагнулся. Обеими руками вцепился в полено. Подумал. Перекосил рот. Тимофей Иннокентьевич отшатнулся, выкатил из орбит глаза.. Полено швыхнуло' в воздухе. Треск был сухой и звонкий. Густая, как масло,, кровь пошла со лба, по губам, на пол. Тимофей Иннокентьевич ненужно ше- велил пальцами и дрыгал ногой. Полено крепко ударилось в череп. Он стонал, вертелся на полу. Лакированный, начищенный ботинок запылился, замазался: в птичьем кале. Колька сел на порог. Вытер вспотевшее лицо' и равнодушно заметил: — Умрет, наверно', не выживет.—Встал и, раскачиваясь, как лозина на ветру, вышел. Ребята заголосили и, перепрыгивая через завхоза, через балки, побежа- ли на улицу. Растрепанный, страшный Колька стоял в грязи с поднятой рукой. Часто захлебываясь тяжелым дымом цыгарки, он говорил глухо', непонятно: